Житинкин поставил детектив Чехова

По законам жанра убийство юной Ольги расследует влюбленный в нее немолодой по меркам XIX века Камышев (во время основных событий герою 51-летнего Андрея Чернышева было 30–35 лет, но в эпилоге он значительно старше, плюс представления о возрасте за два века претерпели изменения).

Сразу стоит оговориться, что спектакль лучше всего смотреть, не зная текста первоисточника и советского фильма 1978 года «Мой ласковый и нежный зверь». Тогда интрига сохранится до последнего: при общей продолжительности в два часа 45 минут действо держит в напряжении добрых два часа с небольшим.

Как сделать художественный текст многослойным и многоуровневым — примерно понятно; как перенести все это в театральное пространство — каждый режиссер решает по-своему, художник-постановщик Андрей Шаров разделил сцену на три части по горизонтали. Первый план — это кабинет пожилого редактора (Валерий Афанасьев), которому бывший следователь приносит собственные записки о реальном происшествии. Кабинет мы видим в прологе и эпилоге — когда в начале рукопись принесена странным посетителем с кокардой, отправлена в корзину, затем извлечена оттуда и прочитана, что открывает второй и третий планы — чаще всего это дом графа (Александр Вершинин) и находящийся за особняком сад, переходящий в лес.

И наконец, когда редактор, вникнув в суть прочитанного, раскрывает преступление, за совершение которого давно осужден невинный человек — муж Ольги, управляющий графского имения Петр Урбенин (Александр Клюквин).

Важно заметить, что стена между редакцией и домом — условная и непроницаемая, она служит границей пространства и времени, а вот из сада в дом вполне можно попасть — двери и окна там реальны, полоумный отец-лесничий Ольги даже бьет стекла в этих окнах. И за ними блистают молнии, подгадывая под самые драматичные моменты. Гроза, кстати, убила мать Ольги, чем вызвала неуемную жажду жизни девушки, причем жажду жизни красивой: она умереть если и готова, то в дорогом платье — что, собственно, и происходит.

Спектакль удачен на макроуровне, когда происходящее кажется таким же живым, как сама жизнь, когда погодная стихия передается столь достоверно, что ощущаешь воздух, насыщенный озоном.

Прекрасен и микроуровень — детали и раскрытие отдельных персонажей. Как показать унизительную покорность слуг? Одному ставится на голову поднос с рюмками водки, чтобы граф и его приятель громко стучали рюмками по металлу. А второй напаивается коньяком и бросается в лесу, чтобы убийца вытер об его одежду окровавленные руки, — что вынуждает слугу отмывать кровавые пятна в озере и умолять о пощаде на допросе, потому что на каторгу скорее отправят раба, а не господина.

Еще примеры мелочей: «Пустой вы человек», — говорит один из актеров — и кладет руку на анатомический скелет. Или в комнате появляется слуга с длинной штуковиной для гашения свечей в люстре и «тушит» их по одной — а осветитель выключает поочередно лампочки.

Проблема только в том, что какие-то из этих ходов — режиссерские, а какие-то — чеховские. Но покосившаяся мраморная колонна в графском саду — точно находка создателей спектакля. У Антона Павловича она из дерева, в повести нет намека на карго-культовое копирование русским дворянством античности и вообще всего иностранного, высмеянного, скажем, в киноленте «Формула любви».

Колонна с самого начала выступает предзнаменованием чего-то страшного. Физически в повести и спектакле погибает один человек — героиня Варвары Шаталовой, решившая вырваться из лесной глуши, отдавшись управляющему, графу — да кому угодно, лишь бы преодолеть бедность и «низкое» происхождение. Но разве не мертвы все остальные в произведении и за его пределами? Разве случайна брошенная в зал реплика «кругом одна мерзость»?

Используя цитаты из классика (как то: «наслаждения, которые дает разврат, не дают и сотой доли того, что дала бы вам тихая, семейная жизнь»), Андрей Житинкин «пропагандирует традиционные ценности» — все-таки Год семьи на календаре. Но делает он это незаметно для зрителей, не дидактично, не «в лоб». Ироничную и пародирующую либеральные месседжи фразу «Вот оно, положение женщин в России» (это об Ольге, бросающейся в объятия то одного, то другого) зал встречает смехом и овациями.