Приговор в отношении Миримской вступил в силу в августе 2025 года. Отбывать наказание она была отправлена в колонию Ивановской области. Однако уже осенью 2025 года московская прокуратура подала кассационное представление о сокращении срока более чем в два раза.
Надзорное ведомство настаивает на смягчении наказания, утверждая, что подсудимая давала деньги следователю, стремясь вернуть якобы свою дочь, рожденную суррогатной матерью. Однако документы, имеющиеся в распоряжении редакции, ставят под сомнение саму основу этой версии. Генетическая экспертиза, проведенная в профильном федеральном центре по постановлению следствия, указывает, что биологической матерью девочки является не Миримская, а ее взрослая дочь Наталия Голубович. Правовой статус полностью совпадает с научным: именно Голубович назначена официальным опекуном и проживает с ребенком, а условия жизни оценены соцслужбами как благополучные. На этом фоне мотив «материнских чувств» выглядит значительно менее убедительным, чем в прокурорских доводах.
История, которая оказалась важнее самого приговора
Дело Ольги Миримской изначально рассматривалось как типичная коррупционная история, пусть и с участием человека, давно присутствующего в публичной сфере. Но уже спустя несколько месяцев после оглашения вердикта его смысл оказался смещен сюжетной линией вокруг ребенка, рожденного суррогатной матерью.
Прокуратура, обращаясь в кассационную инстанцию, подчеркнула, что суд первой инстанции якобы недостаточно учел «материнские чувства» Миримской, а именно их надзорное ведомство называет причиной передачи денег следователю. Из кассационного представления прокуратуры следует, что Миримская О.М. действовала под влиянием материнских чувств, стремясь вернуть ребенка, рожденного суррогатной матерью. Эмоциональная составляющая быстро превратилась в центральный аргумент прокурорской позиции. Но чем больше фактура, тем менее убедительным выглядит этот аргумент.
Генетика, которая изменила все
Мотив, на котором строится довод прокуратуры, возник в момент, когда следствие разбиралось с обстоятельствами появления на свет девочки, родившейся в 2015 году при участии суррогатной матери. Миримская настаивала, что именно она — мать, а ее задача состояла в том, чтобы «вернуть ребенка». Публично это выглядело как борьба женщины с системой, а в обвинительном заключении — как попытка влиять на следствие через деньги. Исходные обстоятельства дела были иными. Согласно материалам уголовного дела «Безпятая С.В. не выполнила условия соглашения. После рождения ребенка она не передала его Миримской О.М., незаконно получила свидетельство о рождении, указав себя матерью, а отцом — своего мужа Безпятого А.В., а также оформила на ребенка заграничный паспорт. 22.05.2015 года она вывезла новорожденную из Москвы на Кипр, где передала ребенка Смирнову Н.А., получив за это значительное денежное вознаграждение». Однако на следственной стадии был сделан шаг, который стал важнее всех эмоциональных конструкций. Именно по постановлению следователя, а не по инициативе защиты или прокуратуры, было назначено судебно-генетическое исследование. Это делает документ частью официальной доказательной базы, а не предметом спора сторон.
Оно ставило конкретную научную задачу — определить биологическое родство между ребенком и Наталией Голубович, дочерью Ольги Миримской от предыдущего брака.
Исследование генетических локусов проводилось в специализированном федеральном центре, куда направлялись биоматериалы ребенка, Голубович и образцы, необходимые для сравнительного анализа. Экспертиза установила совпадения, позволяющие считать Наталию Голубович биологической матерью девочки с вероятностью, приближающейся к полной. Иными словами, речь шла не о косвенных данных, а о научно подтвержденном факте. В документе эксперты формулируют вывод четко и без оговорок. «При анализе 15 локусов у Голубович Н.А. и Миримской С. Н. установлены генотипы, которые позволяют сделать вывод об их биологическом родстве по материнской линии. Вероятность родства по материнской линии — 99,999%» (источник: из заключения ДНК-экспертизы ФГБУ «НМИЦ АГиП им. Кулакова»).
«Следствием установлено, что Голубович Н.А. участвовала в программе ЭКО как неанонимный донор яйцеклетки, о чем имеются соответствующие медицинские документы».
Тем самым версия Миримской о том, что ребенок — ее, теряет основание. Научные данные не допускают трактовок, и в данном случае они фактически перечеркивают эмоциональный сюжет, вокруг которого строится прокурорская аргументация.
Юридический статус ребенка: совпадение с выводами экспертизы
Но генетические данные — лишь половина картины. Вторая часть изложена в документах. Согласно распоряжению Министерства социального развития Московской области, опека над Миримской С.Н. установлена в отношении Голубович Н.А. Опека установлена без ограничения срока. Место проживания ребенка определено по месту жительства опекуна. Соцслужбы, обследовав бытовые условия, подтвердили, что ребенок обеспечен всем необходимым: «По результатам обследования условий проживания установлено, что Голубович Н.А. обеспечивает ребенку необходимые условия для содержания, воспитания и образования. Нарушений, препятствующих осуществлению опеки, не выявлено». Позднее это закреплено и в официальном письме окружного управления: «На момент проведения проверки ребенок проживает совместно с Голубович Н.А., фактическая забота о ребенке осуществляется надлежащим образом» и «Ребенок обеспечен всем необходимым, условия проживания соответствуют установленным нормам».
Таким образом, юридический статус полностью совпадает с научным выводом: биологическая мать и законный опекун — одно лицо. Девочка живет с человеком, которому она действительно является дочерью. Факта отсутствия Миримской в этой конструкции не скрывает ни один документ.
Почему прокурорский мотив не совпадает с реальностью
Прокуратура, однако, настаивает на версии, что Миримская пыталась вернуть ребенка, действуя как мать. Но совокупность фактов выглядит иначе. Биологической матерью является Голубович, девочка живет с ней, опека установлена официально и бессрочно. По сути, ребенок находится в условиях, которые социальные органы считают полностью благополучными. Его никто не удерживает, и его пребывание в семье опекуна не вызывает сомнений ни с юридической, ни с бытовой точки зрения.
При этом лишь один из четырех эпизодов, инкриминированных Миримской, имеет отношение к истории с ребенком. Остальные эпизоды покушения на дачу взяток связаны с иными обстоятельствами, что делает эмоциональный сюжет далеко не главным в уголовном деле. Но именно он стал основой для просьбы прокуратуры смягчить наказание почти вдвое.
Здесь важным становится вопрос: может ли человек, не являющийся биологической матерью и не обладающий опекой, ссылаться на «материнские чувства» как на обстоятельство, смягчающее наказание? А главное — может ли прокуратура использовать этот довод?
Если суд будет опираться на фактуру, а не на эмоциональный фон, то внутренняя логика кассационной позиции прокуратуры может оказаться существенно ослабленной.
Суду предстоит решать вопрос не о материнстве как чувстве, а о наказании по конкретным эпизодам взяток. И чем точнее будет учтена фактура, тем меньше в этом деле останется пространства для эмоциональных интерпретаций.
Обсудить