Дом дур - 2: «А что, Жириновский уже умер?»

Продолжение. Начало см. от 02.06.2025

Мою новую знакомую звали Светлана Н. (У меня есть ее полные данные и я прошу следственные и прокурорские органы Тамбова заняться ее делом). Она лежала здесь впервые. Из дома ее к тому времени забрали около месяца назад, то есть в начале марта. Ей грозила инвалидность и лишение дееспособности. Ее судьба достойна того, чтобы о ней рассказать отдельно.

Спорная недвижимость, случайное задымление

Светлана знала наизусть огромное количество стихов. Вечерами мы тихо перечитывали друг другу отечественную классику. Она начинала, а заканчивала я, и наоборот. Ахматова, Цветаева, Северянин, Бродский, Высоцкий… Не знаю, как бы я выжила в психушке, если бы не русская поэзия! А ещё мы пели.

Здесь у меня не было компьютера, чтобы писать, у меня отняли телефон — «телефона не должно быть при себе ни у кого, исключений не будет», а для пения достаточно голоса, который всегда с тобой.

«Светит незнакомая звезда/

Снова мы оторваны от дома/

Снова между нами города/

Взлетные огни аэродрома…

Это моя самая любимая песня, дающая надежду, потому что я думаю, что она про журналистов, которых носит по всему земному шару в поисках сюжетов. Светлана тоже очень любила советский репертуар.

Она жила в Тамбове, улица Оренбургская, если я не ошибаюсь, в частном доме, который ей достался от бабушки.

В 1983-м году ещё при советской власти бабушка умерла, составив завещание, по которому дом оставался в долевой собственности за двумя сыновьями, отцом Светланы и ее дядей. Отношения с той семьей были натянуты, спорное имущество делили вот уже сорок с лишним лет.

Пока были живы родители, у Светланы была хоть какая-то защита. А потом родителей не стало, а семья дяди активизировалась.

Свете было некому помочь, кроме вымышленных героев любимых книг, от которых, если честно, мало проку.

Однажды на ее половине произошло, как она говорит, случайное задымление, которым, насколько я поняла, воспользовались родственники, обвинив во всем Светлану.

Ее забрали в психиатрическую больницу как представляющую опасность. У нее не было средств, чтобы нанять адвоката. Такие вот дела…

Меня удивляло то, что Светлана не сильно интересовалась тем, что произошло в нашей стране позже 2018 года. В этот год умерла ее мама. А она сама, как я думаю, погрузилась в депрессию.

Про пандемию она, конечно, слышала. А вот про то, что умер Жириновский, как и многие другие знаменитости, не знала. Лично я не понимаю, как можно жить на этом свете, не зная, что умер Жириновский? Но это я. А она была другой.

Как-то целый вечер я посвятила тому, что пересказывала Светлане все мировые и наши события за последние восемь лет. Она довольно равнодушно выслушала меня. «Ты как гостья из прошлого», — восхищенно произнесла я. Она равнодушно кивнула. Но вот когда я рассказывала ей о себе, она настолько внимательно слушала, задавала вопросы по делу, что я понимала, нет, никакая это не депрессия, просто есть то, что для нее важно и то, что нет. Для нее по степени значимости Жириновский не шел ни в какое сравнение со мной.

Если бы не хрупкая, почти прозрачная Светлана, которая просто заставляла меня рассказывать о себе, своей работе, петь песни и читать стихи, я не знаю, как выжила бы в том аду, который вскоре устроили мне в психушке.

Рай за 350 рублей в сутки

Конфликт начался с того, что я узнала, что, оказывается, в нашем отделении есть платная палата, где можно лежать на кровати хоть целый день всего за 350 (!!!) рублей в сутки.

Там есть личный ТВ (нет, спасибо), холодильник, санузел без Маргариты Павловны и даже крошечное зеркало над умывальником.

Все началось с того, что первые несколько дней я тщетно искала своего лечащего врача, чтобы заявить ему о том, что возражаю против своей госпитализации, я помнила, что вроде должна собраться врачебная комиссия, которая вынесет вердикт по моему поводу — отпускать меня на свободу или не отпускать. Телефона, чтобы нагуглить точную информацию, как это происходит, у меня не было но я знала был подобный случай в Астрахани. Там пациентка подала в суд на незаконное лишение свободы и выиграла, а врача отстранили от должности.

Мне сказали, что наш лечащий врач молодой (всего 5 лет стажа). Раньше в этом отделении был старый доктор, который старался вникнуть в проблемы каждой пациентки, но потом уволился.

А сейчас здесь всем заправляет средний и младший медицинский персонал: раздают сигареты и временно телефоны, и вообще рулят.

Мобильники были положены вечерами в понедельник, среду и пятницу. Всего на 10 минут. Моя родная сестра, та, которая отвезла меня в больницу, подумав, что я отравилась медикаментами, как оказалось, тоже принесла мне телефон и отдала сестре-хозяйке.

Сначала мне сказали, что телефоном я буду пользоваться час, но потом, что исключений не будет. И шизофреничка Даша, и журналистка Катя имеют одинаковые права в психушке. Главное, мы обе должны вести себя хорошо.

А что такое хорошее поведение? Кто определял его критерии? Как это соотносилось с Конституцией РФ — я же вроде не лишена дееспособности? Почему какая-то санитарка должна решать, как и сколько я должна пользоваться телефоном?

Я подошла к одной из медсестер и сказала, что хочу платную палату и могу ли я позвонить родным и попросить оплатить мне ее? Как это делается? Мне сказали, что да, для этого надо принести наличные деньги и как можно скорее — так как сегодня укороченный день.

Это произошло в пятницу, 4 апреля 2025 года. Я находилась в больнице уже четвертые сутки и понимала, что если врачебная комиссия и была, то меня не выпустили. Скандалить и качать права бесполезно. Надо просто попытаться как-то приспособиться к тому, что я имею на данный момент. Как только я сказала волшебные слова про платную палату, мне тут же выдали мобильный.

Я быстро набрала дочке, которая учится в университете другой страны на переводчика (она эти деньги передать бы наличными не смогла, даже если бы и хотела, но почему бы не воспользоваться возможностью и не услышать любимый голос?)

Дочь была страшно перепугана происходящим, но держалась.

Потом я набрала родителям и сказала, что мне немедленно (!!!) нужны 3500 рублей наличными. И пусть сестра срочно их принесет. Сестра была на работе. И отпроситься, видимо, не смогла.

Сестра-хозяйка ушла домой. Значит, все, до понедельника, я должна была провести не просто в «комнате дневного пребывания», но по-прежнему в палате для пятнадцати буйных, где пребывала уже четыре дня (все остальные палаты были переполнены) и куда накануне доставили чрезвычайно буйную новенькую, она одна стоила всех остальных.

Ночь накануне похорон

Новенькую звали Любовь Владимировна. Она была глухой. Но это не самое страшное. С ума «Глухую» свел сломанный слуховой аппарат, который верещал на все отделение из ее уха. Видимо, когда-то он сломался и постепенно своим визгом свел ее с ума.

Она не давала его вытащить, царапалась, кусалась и бросалась на каждого, кто пытался к ней приблизиться. Невероятно, сколько силы оказалось в этой крошечной женщине лет 60. Наконец, ее удалось как-то скрутить, привязать к кровати и вытащить гаджет из уха, вот только выключить его никто не смог. Его спрятали в сейф, но он визжал и оттуда. Вызвали слесаря, но тот только развел руками.

В таком жутком лязге и скрежете мы и провели ночь с четверга на пятницу, с 3 апреля на 4.

Никто не спал. Мало того, привязанная к койке «Глухая» тоже не спала, а горько плакала, сообщая всем вокруг, что у нее только что умерла мама и она ее назавтра будет хоронить, она проплакала так всю ночь… И мы вместе с ней.

«Жил да был один король», — ей в ответ завывала со своей койки ещё одна пациентка по имени Наина, я нарекла ее так, потому что она напомнила мне пушкинскую ведьму из «Русланы и Людмилы». Она любила петь «Боже, Царя храни», а потом тут же переходила на репертуар Аллы Пугачевой. «Паромщик», «Старинные часы ещё идут», «Миллион алых роз…». Кстати, хорошо исполняла. Поговаривали, что когда-то она даже пела на клиросе.

Под утро на соседнюю со мной койку доставили ещё одну даму с «белочкой». Я неудачно пыталась встать в туалет и задела ее, она так зыркнула на меня, что я оторопела. «Сейчас как дам… больно». «Ты кто?» «Я — Лилит. Первая жена Адама, сбежавшая из ада. Слышала?» «А как же! Лично знакома!».

Слуховой аппарат муж Любови Владимировны забрал только после завтрака. Все вздохнули с облегчением.

Теперь вы понимаете, с какой надеждой я ждала в обед эти 3500, чтобы оплатить платную палату, и которые мне так и не принесли?

В 17:30 санитарка выдала мне положенный мобильный. В общем, я тоже не ангел и, услышав голос сестры, заорала на нее: «Мало того, что я нахожусь в дурке с давлением (первые дни оно ещё оставалось высоким около 140), так мне и здесь покоя нет! Тут черт те что творится! Элементарного сделать не смогла!!! Платную палату вовремя оплатить!!!!»

Сестра бросила трубку…

Персональный ад

Видимо, я слишком сильно критиковала по телефону здешние порядки, и что я этого просто так не оставлю.

На раздаче лекарств медсестра Ольга, весело улыбаясь, протянула мне двойную дозу успокоительных препаратов. Считать же я умею. И помню, сколько пила до этого и сколько вдруг мне дали теперь.

Я немедленно потребовала, чтобы она показала мне письменное назначение врача на увеличение дозы.

«А не покажу» — И Оля рукой прикрыла тетрадь назначений.

«А я тогда не буду пить».

«А мы вызовем дежурного врача».

«А и вызывайте».

Пришла дежурная доктор с другого этажа, которая посмотрела на меня так будто я пустое место. Не знаю, что они ей наплели, но она выписала мне аж две таблетки успокоительного.

Пришлось проглотить. Но я же себе не враг. Чтобы идти на поводу какой-то медсестры. Я решила, что сделаю все, чтобы лишние лекарства в моем организме не задержались.

Обычно туалет на время приема лекарств бывает закрыт, чтобы, значит, душевнобольные, не понимающие своего блага, не выплевывали проглоченные лекарства. Но я как-то смогла пройти в туалет, засунула два пальца в рот и вызвала рвоту. А потом вернулась в свою буйную палату, подумав, что даже если что-то и осталось в желудке, то утром я это пойму по своему состоянию.

Утром у меня была абсолютно свежая голова.

Зато медперсонал нажаловался на мое возмутительное поведение нашему молодому лечащему доктору, который дежурил в ту субботу, и он вызывал меня, наконец, в первый раз под свои светлые очи и заявил, что все пациентки в его отделении абсолютно равны: и я, и Маргарита Павловна, и Вера, и «глухая» Любовь Владимировна, и под одну меня никто не станет перекраивать никакие правила, поэтому я должна буду подчиняться общим нормам и вести себя соответствующе. Ок. Нравится мне здесь находиться — не нравиться, но кричать об этом по телефону родственникам не позволительно. Мы все здесь равны.

Но я не могла говорить с врачом грубо и начистоту. Потому что от него зависело, дадут ли мне телефон в следующий понедельник. Поэтому я промолчала.

В понедельник 7 апреля сестра наконец принесла деньги за платную палату, но они были уже не нужны, накануне на мою самую крепкую койку в буйную палату наконец положили 100-килограммовую пациентку с сахарным диабетом, а меня отправили в соседнюю палату по соседству к 40-летней Даше с шизофренией на нормальную кровать с хорошим матрасом.

Гарем султана Сулеймана Великолепного

В столовой я села с новенькой Лилит. «Я вообще-то Лиля, — сказала она мне, — Ты странная. Давай дружить». «Это почему я странная?» «Я тут раз десять лежала. И на санитарок никто не имеет права наезжать. А ты наезжаешь. И энергетика у тебя сильная. Как и у меня. Хлеб воровать вместе будем». «А зачем?» «Потому что это свобода. Хлеб воровать нельзя. А мы будем. Потому что можем. Иначе для чего у нас карманы в платьях».

Кстати, в отделении всех переодевали в одинаковые байковые платья, которые различались только по цвету: бежевые или синие с отложным воротничком. Платье Лили-Лилит отличалось от остальных, оно было зеленым, хотя и казенным, с юбкой-полусолнцем. На некоторых платьях были карманы, а на некоторых (как, например, у меня) нет.

Как оказалось, карманы — это важная деталь. В них можно было прятать ворованный хлеб. И потом есть его вечером, так как ужин самое позднее был в пять вечера, потом кухня закрывалась, и хоть лапу соси.

Но официально проносить ничего из столовой не позволяли. Хотя, если не наглеть, то на утащенный хлеб обычно смотрели сквозь пальцы. У меня аппетита не было. И почти всем, что мне давали, я сперва делилась с девушкой с зайчьей губой по фамилии Рыбина. Но потом я узнала, что ночами она ходит в уборную и копается в мусорных бачках, ищет бычки. Она была из психоневрологического интерната и своих сигарет у нее не было.

А курево — самая драгоценная валюта в психушке. За нее в отделении маму родную готовы продать.

Рыбина даже вылавливала окурки в унитазе. Когда я увидела это, то сказала, что больше за один стол с ней не сяду. Я не знала, что другие не общаются с ней по той же причине. Мычащая Рыбина заплакала.

Через несколько дней Рыбина подошла и протянула мне палец: мир? Ну, что поделаешь, помирились, но сидеть вместе больше не сидели.

К тому времени я очень сильно привязалась к Свете Н. Весила она примерно раза в три меньше, чем я, и едва плелась к столу. У нее были распухшие ноги. Возможно, это был артрит или ещё какая-то болезнь.

Ей никто не приносил передачки. А я отказалась от своих в тот день, когда узнала, что сестра не забирает меня из больницы.

Я сказала сестре-хозяйке, что передачи от сестры передавать мне больше не надо. Та, как мне показалось, злорадно улыбнулась. Было видно, что она очень любит такие вот мелкие скандальчики.

Свете я отдавала свою порцию еды и свой хлеб, чтобы хоть немножко ее поддержать. Тогда Лиля-Лилит тоже стала отдавать ей свой хлеб и часть передачек — «дачек», как она называла, от мужа.

С Лилит мы сошлись свободолюбивыми характерами. Ей было 52. Выглядела она на 45. Но когда я польстила, что ей 40, то она обиделась, потому что все вокруг говорили, что она выглядит на 35. Пришлось говорить, что московские 45, это как тамбовские 25, только тогда она меня простила.

В косички Лиля заплетала антисептические салфетки. А ещё на воле слушала Кипелова и требовала, чтобы я тоже его послушала, когда выйду из дурки. Она говорила, что в будущем у нее есть священная миссия - спасти наш мир. И предлагала мне спасти его вместе с ней, но я отказалась. «Мне бы себя спасти».

Крайний раз Лилю повязали в состоянии белой горячки. Она подралась с полицией и раскачивала карету Скорой помощи, когда ее пытались туда запихнуть. Вообще-то ей предлагали проехать в участок и отсидеть там 15 суток, но она выбрала дурдом.

Если со Светой нас объединила поэзия, то с Лилькой бесячество. Мы решили, чего зря пропадать утру и начали танцевать под Шакиру. В комнате дневного пребывания на свободном островке мы ползали, прыгали и кружились — в конце-концов, для чего дурдом, как не для проявления полной свободы, здесь никто не скажет, что вы сумасшедшие, потому что мы и есть сумасшедшие.

«Дур Дом. Дом Дур», — орала, как оглашенная,

Лиля-Лилит.

А в телеке извивалась Шакира …

Старухи, завсегдатаи отделения, возмущались и требовали, чтобы прекратилась эта недружественная музыка, а лучше включали бы кровавые сериалы и утром. Но мы плевать на них хотели.

Мы перетянули на свою сторону юродивую Наину. Она тоже становилась посреди «комнаты дневного пребывания» и заводила свои «Миллион алых роз», а однажды разделась догола и побежала по коридору, ее поймали, но ее халат почему-то оказался вымазан в дерьме, и тогда я отдала ей свое байковое платье. (Пока я ещё принимала передачи из дома, мне принесли мамин халат, в него я и переоделась).

Наина мне казалась вещью в себе. И мы приняли ее в свою команду. Сперва я думала, что ей за восемьдесят. Но потом оказалось, что ей нет и 60. Просто она так выглядела. Она отказывалась есть, когда санитарка наваливала ей в первое второе блюдо, она кричала на нее противным голосом «Уйди!», обычно никто не мог понять, что Наина говорит, хотя пела та превосходно, но я становилась на колени перед ней, мне не тяжело, и она вполне понятно объясняла, что же ей хочется. Это пока я еще думала, что она глубокая старушка, а не женщина раннего пенсионного возраста. «Не придуривайся, Наина, здесь тебе не театр и не цирк, - строго сказала я ей, узнав, что она гораздо моложе.

А ещё нам регулярно устраивали баню. В тихий час два раза в неделю. Говорю же, на чистоте в нашем отделении был реальный пунктик. Вот тут 10 из 10, что правда, то правда. Никаких претензий.

Душевая была тут же в туалете — три лейки, из одной била обжигающая огненная вода, из другой просто горячая, а из третьей какая когда, иногда и ледяная.

Мне нравилось, когда наша буйная палата шла купаться последней, к тому времени душевая переполнялась паром и можно было представить, что это никакой не дурдом, а хамам наложниц султана Сулеймана. Я хватала свои кружевные трусы, наполняла их воздухом (так делают и в настоящих хамамах в Турции), намыливала их, а потом била по спине Лилит, а она — меня, это было типа как массаж.

Самая притягательная фигура, кстати, была у Веры. С нее бы картины писать. Эти ужасающие огромные груди, которые свешивались почти до лобка, от них невозможно было оторвать взгляда. «Тяжело носить, каждая по десять килограмм», — стонала Вера.

У Рыбиной я заметила шрам от кесарева. Неужели у нее был ребенок. А где он теперь? Ведь она из ПНИ. Недееспособная. Без прав. Говорить толком не умеет. Только мычит. Этого я так и не узнала.

Пожалуй, только купание примиряло персонал с теми, кого они сторожили. Во время купания санитарки становились добродушные и даже не кричали на нас, а так, покрикивали… На какое-то время мы тоже становились для них Лилями, Катями, Юлями, Верами… Девочками. Равными.

«Куда ты голая в коридор побежала, на, простыню возьми».

«Да я гель для душа в пакете забыла».

«Ну, быстрей только, по полу босыми ногами не шлепай, следы остаются…»

Продолжение следует...