Накликанные сума и тюрьма

Жизненный путь Василия Витальевича Шульгина — яркое тому подтверждение.

Член Государственной думы нескольких созывов, один из влиятельнейших лидеров ее крайне правого крыла, яро возглашавший свою простолыпинскую имперскую ориентацию, издатель черносотенной, открыто антисемитской газеты «Киевлянин» привел (непродуманными усилиями и вместе с такими же недальновидными, как он, политическими единомышленниками) Николая Второго к необходимости отречения от престола и, обливаясь слезами, принял непосредственно из монарших рук — вот ведь насмешка, ирония фортуны! — акт низложения. Разумеется, вскоре тоже оказался не у дел, разорен, унижен, вышвырнут из рядов истеблишмента, а затем и из жестоко обошедшейся с ним возбуянившейся страны.

Впоследствии будет вспоминать о ночи отречения (государя — от трона, а себя — от монарха и монархической мечты) со стыдом, горечью, раскаянием... Оба они оставят эмоциональные свидетельства о том переломном моменте русской истории. Предателями-изменщиками-подлецами назовет участников и подготовителей фарса, окончившегося трагедией для венценосной семьи и России, государь, раздавленный отступничеством неверных слуг (выходит, лишь клявшихся в верноподданничестве), а Шульгин распишет свою роковую миссию во Пскове, где встретился с прибывшим из Ставки затравленным Николаем, беллетристически надрывно, болезненно, слезоточиво. Да только слезами прошлое не воротишь и убитых не воскресишь.

Как получилось, что приверженец деспотии казнил ее и нанес удар одним из первых — вместо того чтобы предотвратить крах? Каверза планиды? Или закономерность? Столь горячую пассионарность да в созидательное, а не разрушительное русло...

Если бы любующиеся собой ораторы и борзописцы моделировали резонанс произносимых и начертанных слов, если бы задумывались о воплотительной перспективе безответственно творимого, удалось бы избежать многих бед. Шульгин, видя вскипавшую революцию, подогревал градус накала, разжигал ненависть. Вот бы ему загодя вообразить гипотетическую страшную картину грядущего: застреленный в Киеве сын, нищее, впроголодь эмигрантство, скитания по Турциям, Франциям, Германиям и (нелегально) по охваченной классовой трясучкой бывшей родине в поисках второго сошедшего с ума раненного в боях за Перекоп мальчика, тюрьма, подневольность — и в ужасе отшатнулся бы от им же самим накликанных катаклизмов. Но пока лощено гарцуешь в лучах ласкающей славы (и царь участливо расспрашивает о том, хорошо ли обстоят дела с русификацией Волыни), кажется: парадиз продлится вечно.

В Думе хватало патологических антисемитов. Однако столь зоологически животных, как Шульгин, насчитывалось немного. Позже он будет рассказывать (опять цветисто): евреи приветствовали его в поездах и на улицах за то, что заслонял их от погромов 1905 года, а во всех синагогах мира (!) по распоряжению главного раввина (!) происходили молебствия во здравие победоносного рыцаря Шульгина (!), но о том, как именно защищал (натравливая погромщиков на другие, соседние населенные пункты), упомянет вскользь, не отдавая отчета в непобедимом ксенофобском недуге. Чего стоит название его страстного объемистого исследования «Что нам в них не нравится», завершенного в 1927 году: взахлеб перечислены отвратительные (прежде всего внешние) черты проклятого племени. Опус перекрывает юдофобские излияния Василия Розанова и сопоставим с гитлеровским катехизисом «Майн кампф». Выпусти труд с таким названием, презрительным в отношении любой нации, сионист, поднялась бы волна негодований. А шульгинское кредо вербует ему многочисленных почитателей и убежденных союзников. В затмении, ажиотаже «спасиотечественного» ража Шульгин слепо не сознает: поколебленное, грубо нарушенное (в том числе национальное) равновесие мстит устроителям перекоса.

Бегство за границу, зарабатывание грошей услужливым пером (основной доход приносит имение на территории Польши), прихлебайство подле Деникина и Врангеля, тщетные попытки поколебать утвердившийся на фундаменте «красного террора» режим большевиков, нелегальное посещение Советов (отчасти смахивающее, если бы не драматический подтекст вояжа, на одиссею Кисы Воробьянинова: гадалка, к которой он обращался дважды, дважды подтвердила, что сын жив, вот и ринулся несчастный отец на выручку)...

Мой двоюродный брат Леонид Фальковский, ученик Ландау и близкий друг нобелевского лауреата Абрикосова, навещал Шульгина во Владимире в 70-е годы прошлого века и рассказывал мне, любознательному студенту: тайный визит в СССР ради попытки разыскать содержавшегося в сумасшедшем доме сына окончился для Шульгина неудачей, лишь состарившись, он нашел врача, который лечил беднягу. А взбалмошный маршрут поиска был от начала до конца выстроен сотрудниками ГПУ, проходил под их контролем. Поэтому ценному с пропагандистской точки зрения зверю позволили вновь отчалить за кордон, не попортив шкурку (Савинкову и Кутепову еще как попортили, а над участниками операции «Трест», по линии которой странствовал Шульгин, устроили громкий показательный судебный процесс). У ГПУ были на Шульгина далеко идущие планы. Учитывая его писательские амбиции, пользуясь его слабостью распускать павлиний хвост, играя на тщеславии, присоветовали (да нет, поручили, прямо заказали) книгу о послереволюционной России. «Три столицы», так он ее озаглавил. Главы отсылал (пусть не закружится голова от абракадабристости сюжетного поворота жизни монархиста) на редактуру опять-таки в ГПУ. Когда об этом стало известно в кругах русской эмиграции, Шульгина брезгливо отринули.

В этой книге много странного. О Ленине сказано столь резко, что при переиздании у нас в перестроечные годы некоторые оценки заменены многоточием. Я читал хранившееся у моего двоюродного брата заграничное издание и от души веселился: «И благодарная Россия под звуки пушек и мортир спустила Ленина в сортир». Это о том, как прорвало канализацию в Кремле и затопило Мавзолей, и патриарх Тихон сказал: «По мощам и елей». Загадочно: у цензоров ГПУ сии издевательские клеймящие тавро возражений не вызвали.

О прочих своих перипетиях Шульгин оставил интереснейшие мемуары «Дни», «1920», его стиль не утратил полемического задора, тексты пропитаны ядом. А футуристическая сага «Нечто фантастическое», отчасти опередившая утопию Оруэлла, предлагает создание в государстве рабочих и крестьян резервных сил для выступления против существующего строя: учителей, чиновников, предпринимателей штампуют из бывших офицеров, в городах создают юнкерские училища, выпускники готовы исполнить любой приказ...

Судебный процесс над белоэмигрантом, террористом, идейным врагом советской державы Шульгиным состоялся в середине ХХ века. В 1944-м в Югославии, где Шульгин обосновался с женой и третьим сыном (впоследствии уехавшим в США), при вторжении советских войск, теснивших гитлеровские орды, Шульгина арестовывают и переправляют в Москву, приговаривают к длительному сроку, который он отбывает во Владимирском централе, его сосед по камере — поэт, богоискатель, величайший интеллектуал Даниил Андреев, сын выдающегося писателя Леонида Андреева, создатель путеводителя по раю и аду «Роза мира», в потусторонних измерениях он побывал, потеряв сознание на пороге церкви Святого Власия, что близ Арбата.

Два диаметрально противоположных характера сошлись в тюремном единении: религиозный мыслитель-созерцатель и неугомонный воинствующий перепахиватель русской нивы. Энергия Шульгина по-прежнему хлещет через край, с его темпераментом и харизмой он не ведает покоя, пишет — начальникам каземата и сталинским вождям, философские эссе и новые воспоминания (по-прежнему клокоча от ярости к тем, кто виноват в его итоговом фиаско, а виноватые всегда есть, если пристрастно поискать, все те же христопродавцы...)

Возможно, беседы с Андреевым возымели эффект... Или возобладал элементарный рациональный расчет? Мало-помалу борец с советской властью превращается в ее союзника, апологета, проповедника. За это воздается: из тюрьмы переводят в инвалидный пансионат, позже предоставят комнату. К нему приставлен сопровождающий, который направляет и фиксирует каждый шаг и докладывает в соответствующие инстанции. Василий Витальевич доволен и куратором, и тем, что может выглядеть щеголевато, ездить на курорты солнечной Абхазии. Чего еще желать истерзанному напастями старику? Это лучше, чем гнить на нарах.

К нему паломничают интересующиеся подлинной, а не сфальсифицированной хроникой Октябрьского переворота энтузиасты, визиты не запрещают, поскольку лояльность гуру наглядно продемонстрирована съемками в документальном фильме «Перед судом истории», а в некоторых пунктах (таком, как пятый) мировоззрение патриота отчизны целиком соответствует последовательно проводимому КПСС антиизраильскому курсу. Разумеется, предоставленная свобода показная. После смерти жены, приехавшей из Венгрии (тоже ведь надо выхлопотать разрешение), сотрудники Комитета госбезопасности перевернули вверх дном его обиталище, увезли бумаги и вещи.

Будем откровенны: разве не о такой казарменной «по струночке» правоверности он мечтал, не за такую жесточайшую ограничительную дисциплину ратовал в далекие времена, когда настаивал на узурпации безраздельной власти богопомазанного монарха? Когда приветствовал казни и провоцировал погромы? Сладка ли ему теперь была участь того, кто бесправен и зависим от следующих по пятам церберов? Или удовлетворялся тем, что обут-одет, привилегирован, накормлен лучше, чем простой люд, за счастливое будущее которого столь горячо ратовал в молодости и который не без участия таких, как Шульгин, подстрекателей обрел хомут, более тяжкий, чем безвольный царизм?

Самую малость не дотянувшему до 99-летия «последнему из великорусских могикан» можно посочувствовать: скитания, тюрьмы, обретение мрачно и криво воплотившейся панацеи, утрата близких, терзающие жены-истерички-скандалистки... Если такова небесная кара, соразмерная прегрешениям, то предназначена она не титану, не громовержцу, а не по рангу и не по чину возомнившему о себе обывателю, не умевшему соизмерять поступки с поступью Истории.