Ставший режиссером адвокат Барщевский показал, что жажда денег убивает

Одним из известных режиссерских приемов остается «ломка четвертой стены», когда у сидящих в зале или перед телеэкраном складывается впечатление, что между миром театра/кино и реальностью нет преграды, что сцена — это продолжение нашего мира, а не особая поэтическая реальность.

По этому пути пошел Михаил Барщевский, показав в театре Марка Розовского, по сути, свою версию «Преступления и наказания» Достоевского, но с пространными рассуждениями о юридической и моральной стороне ЛГБТ, педофилии, инцеста, возраста полового согласия, участия и неучастия в военных конфликтах и так далее.

Итак, перед нами — «ложная» репетиция спектакля. Молодой актер (Игорь Скрипко) исполняет роль начинающего и не совсем успешного художника, при этом он ведет споры с 75-летней старушкой «при деньгах». Ее играет Ольга Лебедева, при этом обсуждается пенсия заслуженных артистов и зарплаты в театре (то есть это камео), а актер со сцены говорит, что играет в сериалах — как это есть на самом деле. Наконец, Барщевский, наблюдающий за репетицией, сидя за режиссерским столиком вместе с Денисом Юрченковым.

Неоднократно произносится имя Розовского и факт работы в его театре — слияние двух миров происходит полное, как в фильме «Брат-2», где герой в телецентре встречает «всамделишнего» Валдиса Пельша, а значит, перед нами не кино, а сама жизнь.

На сцене в углу стоит сейф — его замечаешь не сразу, но это классическое «ружье по Чехову». В сейфе — бриллианты. Забрать их — для художника означает решить свои финансовые проблемы, добыть деньги, на которые он сможет «творить свободно».

«Завтра начнем с того места, где ты ее убиваешь», — говорят «создатели спектакля». Самой сцены убийства нет, но все последующие события «пьесы в пьесе» мы достраиваем в голове, хотя номинальное повествование закончено: прорепетировали и договорились продолжить днем позже.

И если бы не Яна Прыжанкова, которая в образе уборщицы из Таджикистана требовала дать ей спокойно помыть полы, зрители не осознали бы, что все это — мистификация. До какого-то момента они не понимают, почему актеры «плохо играют», почему «плохо знают роль» — сбиваются, «забывают текст», и им подсказывают с листа.

Недоумение вызывали реплики героев в духе «мы с дочкой несколько дистанцированы», а также мысли типа «человек не может себе найти места в современной жизни» — потому что так не думают и не говорят, но вот актриса просит «режиссера» переписать реплики, потому что они ей не нравятся. «Слава богу, прием», — думаешь в эту секунду.

Спектакль не лишен юмора, в нем звучат почти афоризмы: «Война это Шульженко, мирная жизнь это Ольга Бузова», «Армия это или весь народ, или поражение», «Отбрасывает культуру, как ящерица хвост».

Но немало в нем и лишнего, например, три «бородатых», а поэтому уже не смешных анекдота, как история про старого раввина, всем говорившего «и ты прав», вставки о ключевой ставке и ее влиянии на рост ВВП (!) — это все же не совсем то, чего ждут даже от «неформата».

Барщевский — звезда бесспорная, но в конце он — в подчеркнутом сценическом одиночестве — читает пятнадцатиминутную лекцию о Сталине, Рихарде Зорге, о том, сколько танков было у СССР и Германии летом 1941 года, о Петре Первом, породившем коррупцию, Суворове — подавителе Пугачевского бунта, и «гене страха» как приобретенном качестве русского народа.

Чисто жанрово это стоило бы разделить на две части: спектакль, который совсем о другом — о конфликте отцов и детей, преступлении и наказании, добре и зле, — отдельно, а последующий монолог — отдельно. Естественным разделителем здесь мог бы послужить антракт, но это чисто техническое замечание.