Будни ада: фильм Рязанова Вокзал для двоих предсказал распад СССР

Из всех советских режиссеров Рязанов, похоже, обладал наиболее совершенным чувством момента. Так, дебютная «Карнавальная ночь» открыла оттепельный кинематограф. А фильм «Дайте жалобную книгу», в котором жестоко осмеивался узнаваемо лысый бюрократ-самодур, подгадал к отставке Никиты Хрущева и вышел на заре долгого правления Брежнева с посылом «модернизм и ленинские ценности остаются в почете».

«Вокзал для двоих» брежневскую эпоху закрыл, открыв краткое «царствование» Андропова, посвященное попыткам наведения порядка в довольно-таки запущенном советском хозяйстве. Интересно, что фактически именно в брежневскую эпоху уместился «классический Рязанов» — тот, что в соавторстве с Эмилем Брагинским. И до, и особенно после были совсем другие песни...

Первые же кадры фильма смотрятся шокирующе, особенно по тем временам (медведь в лесу сдох!) — в советском кино, причем не в детективе, не в боевике и даже не в комедии типа «Джентльменов удачи», показывают исправительно-трудовой лагерь! С вышками, перекличками и отвратительно мордатым «вертухаем»… Неужели это советский фильм, а не американский криминальный боевик вроде «Побега из Шоушенка», до которого остается еще лет двадцать?

Однако — да, «Мосфильм» как он есть. Просто очень чуткий к веяниям времени сценарий и постановщик. И на тюремных сценах (которых, кстати, те же авторы избежали в «Берегись автомобиля» — а ведь тоже могли включить в кадр!) шок не заканчивается: с достоверностью документалиста (первая кинопрофессия Рязанова) картина показывает, насколько реальная жизнь в СССР расслоилась. Мы видим не простую структуру «официальная оболочка — а под ней правда жизни»; это уже не было бы шоком в тот момент. В «Вокзале для двоих» все еще сложнее: под на глазах осыпающимся официозом множество социальных и даже классовых правд и несколько почти не сообщающихся друг с другом миров.

Какая кухня — такая и песня

Мы видим вокзал большой станции Заступинск (сам город, снимавшийся в Москве, тоже большой, с троллейбусами и проспектами, но сейчас не об этом). А при вокзале — ресторан, лучший и едва ли не единственный в городе. В этом ресторане завязывается основное действие; после «тюремного» пролога мы видим Платона, героя Олега Басилашвили, в роли респектабельного пассажира проходящего поезда.

Тут нынешний, привычный к голливудскому криминальному жанру зритель мог бы подумать, что Платон, которого пару минут экранного времени назад под честное слово отпустили без конвоя за отремонтированным аккордеоном и заодно на не слишком желанное свидание с женой, лихо сбежал из лагеря и теперь инкогнито исполняет «побег на рывок»; но нет, свое приключение в Заступинске герой лишь вспоминает — и будет вспоминать большую часть фильма.

Итак, ресторан. Остроумное решение для пассажиров дальних поездов: столы-экспрессы для комплексных обедов. Стоянка 20 минут — пассажиры врываются в зал ресторана уже к накрытым столам, быстро едят, рассчитываются с официанткой (обед стоит 1 руб. 20 коп.) и убегают на поезд.

Решение удобное во всех отношениях, но, как многое в жизни, «вывернутое» вовсе не так, как было задумано. Комплексный обед несъедобен (а раз сел за стол — рупь двадцать отдай). Заказать что-то из меню невозможно, потому что поезд ждать не будет. Скандалить по поводу качества «бизнес-ланча» времени тоже нет. Схема надежная, как швейцарские часы. Понятно, что и минералку продавать таким проезжающим пассажирам неинтересно — обслужил поток, и порядок.

Вот и Платон, начав было скандалить и поэтому отстав от поезда, плюнул и расплатился за обед под угрозой протокола (с протоколом, товарищ, дороже будет — объясняет милиционер Николаша).

Девизы момента: «В комплексном обеде салатов нет!», «Пока будут готовить диетическое, ваш поезд уйдет!», «С язвой дома сидят!». Да и пива ни в ресторане, ни в буфете для проезжающих не бывает никогда.

Что тут может поделать обычный проезжающий интеллигент? Попытаться качать права: «Это уже один раз ели!». Но перехамить прожженную официантку (кто ж знал, что на самом деле Верочка, героиня Людмилы Гурченко, полна нежности) затруднительно: жизнь она видала во всех видах, и с ее губ слетает презрительное «фраер». Да, железная дорога — не только нервная и кровеносная система страны, но и ворота для «инфекции», в смысле блатного языка и соответствующей романтики…

...А теперь — то же самое, но для приезжающих (которых, в отличие от проезжающих, нужно обслуживать хорошо, потому что ресторан — лицо города). Совсем, знаете ли, другое дело. Свежая скатерть, у окошка выдачи — плакат с полной сервировкой банкетного стола. На столе появляется диетическая курица (правда, такая жилистая, что как будто «работала официанткой в вашем ресторане» — это Платон, еще не разглядев свою визави, вновь пытается мрачно острить). Есть и боржоми с узнаваемой этикеткой — и не граненый стакан, а хрустальный бокал для нее.

А все почему? Потому что проезжающие торопятся и редко когда по-человечески относятся к официанткам, поясняет Вера. «Тебе хамят — ты хамишь, тебе недоплачивают — ну и ты обсчитываешь». Философия — может, этим и нечего гордиться, зато вполне жизненно.

Особый случай — вечернее обслуживание, банкеты. Тут нет мест (но если «Веру надо», то пропустят), тут курят за столиками (кстати, оцените: колоритный выпивоха, дающий Верочке на чай пятерку, — это Савва Игнатьич из «Покровских ворот»!). А после банкета персонал несет домой...

Не объедки, но остатки

Разница огромная: объедки — то, что уже было на тарелках, остатки — то, к чему не притрагивались. Итак, от банкета остались оливки, копченая колбаса, рыбка и немного икры (все это скрашивает Платону и Вере ночь в зале ожидания). А также початая бутылка шампанского.

И это доля официантки, хоть и в банкетный день. Приварок с кухни официантам не достается, тут «пилит» кухня. И что, спрашивается, в таком случае толку, что даже от сотрудников на ночь ресторан опечатывают («там же продукты!»)?

— Что за профессия такая, где можно не врать? — удивляется Вера, понимая, что ее визави патологически честный оркестрант. Сама-то она из околожелезнодорожных людей, «осталась без мужа, без профессии, с ребенком — но ничего, работаю как бог». Не то положение, чтобы чистоплюйствовать. И все-таки (ниже мы увидим это в ее отношениях с Андреем) у нее тоже есть принципы. Совершенно жизненно, отметим: возможно, в пристанционном городе и без высшего образования принципы намного важнее в жизни, чем в московской богеме. Без них быстро пропадешь…

Один из этих принципов «для себя и для своих делай хорошо». Позволяет и своих людей уважить, и не разучиться работать окончательно. Потому для Веры и ее подруга Виолетта вполне приветлива, и Константин, бармен, не разбавляет коньяк, и директор достает из загашника колбасу и салат, и киевские котлеты жарят на хорошем масле, а не на чем обычно.

Кстати, авторы даже не стали раскрывать — на чем же жарят котлеты для обычного клиента. «Ну зачем вам знать то, чего не нужно знать!» — мягко, уже влюбившись в непрактичного Платона, говорит Вера.

«Пасхалочка» в будущее: есть ровно одна строчка в меню, которую не нужно адаптировать «для своих», — это мороженое. Про него шутит Платон, но молчит Вера — значит, с ним индивидуального подхода не нужно. Так вот они, истоки мифа о самом лучшем в мире советском мороженом!

А в бытовом плане ресторан место скучноватое: стандартные стеклянные солонки и перечницы, старая (до 60-х годов выпуска) карболитовая лампа в кабинете директора, огромный, но советский телевизор «Радуга»… Десерт из пирожного, шоколада, кофе и фруктов довершает картину.

Товар — обалдеть

Смежный, но совершенно другой мир — теневая экономика. Если в ресторане «нерв» ситуации — наличие или отсутствие товаров, то во «вселенной» проводника-спекулянта Андрея (Никита Михалков) с его большими чемоданами товары не вопрос, главное — деньги.

— Дыни ташкентские, знаешь, по скольку дынька? Обалдеть! — говорит Андрей, сверкая новенькими фирменными джинсами и железными зубами.

Схему раскрывает Платону Вера, ей и слово. «Моих там всего 50 копеек за килограмм. Полтора рубля из трех забирает Андрей, и это справедливо. Ведь он в Ташкенте их покупает по полтиннику за килограмм. Оставшийся рубль полагается перекупщику за то, что он колхозник — рынок-то колхозный!».

Резюме Веры: «Спекулянт тоже может быть порядочным человеком». Еще четче этот серый рынок оправдывает героиня Нонны Мордюковой, «дядя Миша», теневой менеджер рынка. Она говорит буквально то и теми же словами, что широкие массы столичной интеллигенции на тогдашних же кухнях.

— В магазинах арбузы неспелые, помидоры лежалые, груши деревянные, — говорит «дядя Миша». — Базы хранить ничего не умеют, потому что оно ничье. А я над каждой сливой и яблоком трясусь как над дитем! Мы не спекулянты, мы посредники!

Повторим еще раз: в начале восьмидесятых это были общепринятые истины «народной экономики», консенсусный ответ на кухне, если заходила речь о том, почему в магазинах нет вкусной еды и многого другого. Почти такими же словами ситуацию позже опишет мэр Москвы Юрий Лужков, вспоминая, как в бытность главой Мосгорисполкома он пытался наладить поставки в столицу овощей, уже в конце восьмидесятых.

В картину мира Платона рынок не помещается — он, как аристократ духа, сначала «торговать не собирается» (стыдно!), потом оказывается, что просто не умеет. А вот те, кто умеет, имеют и джинсы, как у проводника Андрея (он, конечно, порядочная сволочь, но по другой линии!), и настоящий видеомагнитофон, как у «дяди Миши».

У героини Мордюковой, кстати, видеодвойка что надо: новенький компактный телевизор «Сони» и компактный же, от комплекта с камерой, видеомагнитофон «Виктор» (потом эта фирма стала известна как JVC). И пусть она в кино не разбирается — названий голливудских хитов не знает, а эротический жанр для нее — это «такое вытворяют — захочешь, заходи, посмеемся». Зато хорошо знает, что каждая кассета стоит аж 300 рублей (две условные зарплаты младшего инженера и полторы — инженера старшего).

В полтора раза меньше кассеты с голливудским триллером — 200 рублей — стоят австрийские сапоги. Почему такое соотношение? Да уж не потому, что духовное важнее материального; просто сапоги и есть сапоги, предмет личного пользования. А кассета — средство производства: почти все, у кого в начале восьмидесятых был видак, зарабатывали деньги показом импортных блокбастеров на дому. И эти триста рублей, если милиция не накроет, быстро отбивались.

Что же до продуктов — торговать на рынке (и отстегивать кому надо, и коммуницировать), оказывается, тоже надо уметь. Вот Платон не умеет и даже с помощью Веры всего-навсего выходит «в ноль», сбыв дыни по 1,50 за килограмм вместо трешки.

Вера позволила себе роскошь отдать на эту благотворительность свой запланированный гонорар. Когда дело доходит до грубых бытовых подробностей, тут уж правда — «жених» в их отношениях именно она (как они шутят весь вечер, и никакой пропаганды трансгендерности — тогда и слов-то таких не знали).

Например, именно Вера умеет ругаться и отругиваться, а Платона брань покупателей на рынке ставит в тупик. Приятно ли советскому по воспитанию человеку слышать «тунеядец!», «на временных трудностях харю нажрал!», «от городского жулья спасу нет!». Конечно, неприятно, но это одна из издержек такой работы, что он и чувствует на себе.

Ширпотреб и интуристы

Забавно, что и ушлые цеховики, и советская интеллигенция одинаково далеки от истинного «люкса» — того, что связано с импортом и интуристами. Как все, Вера гоняется за югославским шампунем «Арника» («от него та-а-а-ак волосы растут!»). А вот Марине (Татьяна Догилева), девушке с ресепшена гостиницы «Интурист» в брючном костюмчике, такое сами приносят.

В «Интурист» Вера устроить Платона никак не может, несмотря на то, что знает там всех. И Марину, и ее сменщицу Юлю (которая рискнуть и приютить столичного посетителя готова, но лишь для себя, а не для подруги). Даром что в «Интуристе» все заклеено исключительно советской рекламой (Soviet Sparkling, не шампанское, например!) — звучит там импортная музыка в виде Челентано, а должность там добывается таким путем, «что и вспоминать не хочется», как говорит Марина.

И еще одна сфера остается недосягаемой для обычных людей (Платон — не совсем обычный, классом повыше, но сейчас уже сбитый, а точнее, сбивший летчик). Автомобильные дела: таксисты, например, Веру домой везти не соглашаются, так как живет она слишком далеко от центра (им невыгодно туда ехать). И карбюратор от «Волги» за пять рублей вместо магазинных 70 — явно украденный из того же таксопарка — слабо утешает героев.

У каждого своя мечта

В таком слоеном пироге социальных положений (москвич — провинциал, белые воротнички — синие воротнички, есть деньги — нет денег) формируются совершенно разные характеры. Вот Вера, о которой мы знаем больше всех. У нее роскошные и немного винтажного вида платья (как бы не из коллекции самой Людмилы Гурченко — похоже, стиль-то ее, как и туфли на высоких каблуках). Крупный и стильный — опять же в стиле актрисы — перстень с финифтью.

И она же, как мы узнаем из пролога, «7000 километров на поезде отмахала, да 2 часа на самолете, да потом в грузовике». Настоящая русская женщина, преданная и нежная, но традиционно останавливающая коней на скаку. При этом «неприступная, особенно для транзитников»; вот и с Андреем ее не устраивают быстрые свидания в купе, а нужно «чтобы ты приехал на недельку, погуляли бы по парку, сходили бы в кино».

Такова простая женщина в понимании Брагинского — Рязанова и в исполнении Гурченко. Забавно, что в те же годы Людмила Марковна сыграла в «Любовь и голуби» антипода своей Веры — Раису Захаровну, городскую, беспринципную и почти интеллектуалку. Вот это актерский диапазон!

Теперь Платон: шейный платок и костюм, портфель-дипломат, в котором лежат электробритва, импортный крем для бритья, галстук, одеколон, мыло, зубная щетка, свежая рубашка, носовые платки. Прежде чем улечься на скамейку в зале ожидания — протирает платочком дипломат и ложится на него.

«Собственная машина, подруга в Алжир улетает, жену по телевизору показывают», — впечатляется Вера. А Платону, во-первых, предстоит полная перемена жизни, а во-вторых, московское процветание не делает его счастливым. «В доме бывают только нужные люди, радости от этого никакой».

И несмотря на то, что в кулачной битве победить Андрея ему не удается (с расквашенным носом остается именно Платон), силу духа он демонстрирует. Бежит из-под подписки о невыезде, чтобы повидать больного отца; на ужин даже без кошелька может заработать, сыграв в ресторане. Этим Платон сродни герою Андрея Миронова — астрофизику из «Блондинки за углом», которая выйдет двумя годами позже.

Остальные герои фильма — именно что типажи, мастерские зарисовки документалиста: лабух с шейным платком в исполнении Александра Ширвиндта (кстати, забавно: ВИА ресторана называется «Ретро», была же тогда мода на старину!), уже упомянутая Марина с двумя женихами (один много зарабатывает, но много пьет, другой — мало и мало). Наконец, сам Эльдар Рязанов в роли замначальника станции и карманник — типаж в котелке, прямо с Дикого Запада…

На перекличке заключенных одной из первых слышится фамилия «Катанян» — надо же, тот самый Катанян из «Иронии судьбы», неужели и он попал в места не столь отдаленные? Но это, конечно, авторская шутка; а вот то, что впервые на экране появляется магнитофонная песня Высоцкого, что показана тюрьма (за несколько лет до того, как это станет модным) — уже серьезно.

И если в «Дайте жалобную книгу» все завершается еще по-оттепельному оптимистично; если в «Иронии...» и «Служебном романе» о том, «что же будет с Родиной и с нами», попросту не задумываешься; если, наконец, в «Гараже» впервые вслух проговаривается, что в датском королевстве все всерьез неладно… То «Вокзал для двоих» просто звенит колоколом — по всем сразу.

Проводив Платона — тогда еще непонятно, может и навсегда, — Вера в слезах идет по бесконечному мосту над железной дорогой (в реальности это станция Лосиноостровская в черте Москвы). В конце моста есть низкое серое небо, но нет никакого смысла — точно так же, как без смысла, по инерции едут из неизвестности в неизвестность бесконечные вагоны (и лишь в одном, зависшем на запасном пути, есть место для краткого личного счастья). Впереди — обнуление всего социального капитала и рай в избушке (ну, почти в шалаше), без статуса и средств к существованию, зато в простоте и искренности.

Кто в 1982 году думал, что примерно к этому все и пойдет меньше чем через десятилетие? А вот Брагинский и Рязанов, похоже, знали.

88 лет со дня рождения Людмилы Гурченко: архивные фото, главные роли

Смотрите фотогалерею по теме