Германская карта: почему Горбачев сдал ГДР

Основные обсуждаемые альтернативы вертятся, конечно же, вокруг темы расширения НАТО на восток, начало которому было положено как раз объединением Германии. Но порой можно слышать, что ГДР вообще усопла безвременно: жить бы, мол, еще и жить.

"Мы даем ГДР зерно и валютные товары"

В качестве контрдовода можно привести анекдот, популярный среди немцев в эпоху существования Берлинской стены: "Какой у Германии самый великий полководец? Вальтер Ульбрихт (лидер правящей в ГДР партии, СЕПГ, в 1950-1971 годах, председатель Государственного совета ГДР в 1960-1973 годах. -). Он сумел обратить в бегство три миллиона и взял в плен пятнадцать миллионов".

Тем, кто жил в ту эпоху, расшифровывать этот черный политический юмор, думается, не нужно. Для остальных же - кто не жил или жил, но успел позабыть, - поясним: три миллиона - число немцев, покинувших ГДР до возведения в 1961 году Берлинской стены, закрывшей последнее остававшееся на тот момент окно на Запад. Ну а 15 миллионов - это, соответственно, те, кто убежать не успел.

Официально Стена называлась "антифашистским валом", что подразумевало защиту страны от атакующих "фашистов". Но основным ее предназначение было - предотвратить уход своих на вражескую сторону. В тот момент передовой барак социалистического лагеря столкнулся с угрозой остаться вообще пустым. Ситуация осложнялась тем, что на Запад в первую очередь уходили наиболее молодые, активные и квалифицированные люди.

Дефицит кадров в ГДР принял поистине катастрофические масштабы. "Сложилось тяжелое положение, и Ульбрихт просил нас помочь им рабочей силой, - вспоминал Никита Хрущев. - Мы, конечно, могли помочь, но подсобной рабочей силой, а квалифицированных рабочих нам самим не хватало. И я говорил товарищу Ульбрихту: «Германия нам навязала войну. Советский народ проливал кровь. Мы победители. Наши рабочие не станут у вас нужники чистить...»".

Но бегство на Запад продолжалось и после возведения Стены, хотя, понятно, уже не в таких масштабах. Причем многие пытались убежать прямо через Стену, сталкиваясь с очевидным риском для жизни: при попытке преодолеть "антифашистский вал" пограничной охраной ГДР были застрелены более сотни восточных немцев.

Бежали не от голода и холода: по уровню жизни ГДР занимала первое место в соцлагере. Подтверждением могут служить в том числе воспоминания президента России, работавшего в 1985-1990 года в ГДР по линии разведки. По словам Владимира, Путина, в ходе командировки он прибавил в весе 12 килограммов: "Мы приехали из России, где очереди и дефицит, а там всего было много..."

Правда, изобилие - ну, по меркам соцлагеря - не в последнюю, а возможно, и в первую очередь достигалось благодаря советской помощи. "Старший брат" помогал чем мог всем членам своей обширной "семьи", но восточные немцы были, безусловно, самыми опекаемыми из "младшеньких".

"Нам бывает обидно от того, что другие социалистические страны смотрят на Советский Союз как на огромную дойную корову, - сокрушается Хрущев в своих мемуарах. - А ведь мы живем хуже большинства тех стран, которым помогаем... Возьмем, к примеру, потребление мяса. В 1964 году в ГДР приходилось в год на человека до 75 кг, у чехов – до 65, у поляков под 50, следующими шли венгры потом лишь Советский Союз".

Свои обиды Никита Сергеевич, по его словам, напрямую высказывал восточногогерманским руководителям. "Вальтер, я не требую уравниловки, но поймите наше положение, - выговаривал он Ульбрихту. - Мы победители, мы разбили гитлеровскую Германию, и мы даем ГДР зерно и валютные товары, чтобы вы могли продать их за границей, купить себе мясо и обеспечить годовое его потребление в 75 кг на душу населения. А как вы заботитесь о нас?".

Но даже при такой заботе со стороны СССР, признавал Хрущев, ГДР безнадежно проигрывала Западной Германии соревнование по уровню жизни. Что заставляло Москву постоянно увеличивать объемы помощи "витрине социализма". Причем вожди ГДР еще и оставались недовольными.

"Эрих Хонеккер пытался убедить меня, что у них, в ГДР, перестройка прошла еще в 1956 году и они теперь находятся на более высокой ступени развития, - вспоминал о своих беседах с восточногерманским лидером "архитектор перестройки" Александр Яковлев (член Политбюро ЦК КПСС в 1987-1990 годах). - На мой вопрос, на какой именно ступени они находятся и по каким показателям, Хонеккер так и не ответил, но упрекнул все же советское руководство в том, что оно мало помогает Восточной Германии в ее конкурентной борьбе с Западной Германией".

В общем, вопрос о гипотетических жизненных перспективах "первого государства рабочих и крестьян на немецкой земле" совершенно ясен: само по себе - без Стены, без советских штыков и без советской экономической помощи - оно было совершенно нежизнеспособно. Что, в общем-то, показали и последующие события.

Таким образом, единственным вариантом сохранения этого государства было бы сохранение всех тех "китов", на коих оно покоилось. Иными словами - сохранение статус-кво. В принципе, такой сценарий нельзя считать совсем уж фантастикой. Но он предполагает, что по альтернативному маршруту должна была бы пойти не только история Восточной Германии, но и история Советского Союза.

Проще говоря - что к власти в СССР не пришел бы Горбачев и/или не начал бы перестройку. К моменту, когда рухнула Берлинская стена (9 ноября 1989 года) "пить боржоми" было уже поздно.

"Назвал Хонеккера мудаком"

"Слава Богу, у пришедших к руководству в СЕПГ людей хватило разума и мужества не пытаться потопить в крови народное недовольство, - писал Михаил Горбачев в своих мемуарах о событиях, приведших к падению Стены. - Думаю, определенную роль в этом сыграла и наша позиция. Тогдашним руководителям ГДР было ясно, что советские войска при всех обстоятельствах останутся в казармах".

Впрочем, как теперь известно, ясность относительно позиции Москвы наступила не сразу. Когда ГДР затопили оппозиционные митинги и ситуация начала выходить из-под контроля, восточногерманское руководство попыталось выяснить, может ли СССР оказать помощь рушащемуся режиму. И обратилось с этой целью к главнокомандующему Западной группой войск (так с июня 1989 года стала называться Группа советских войск в Германии) Борису Снеткову.

По одним данным, со Снетковым общался Эгон Кренц, сменивший 18 октября 1989-го Эрика Хонекера посту лидера правящей партии, по другим - начальник Главного штаба Национальной народной армии ГДР генерал Фриц Штрелец. Вполне возможно также, что это были два разных разговора. Но ответ в обоих случаях был похожим. По словам, например, Штрелеца, Снетков заверил его, что советские войска "готовы оказать своим братьям по оружию любую помощь".

Понятно, однако, что "любая помощь" могла быть оказана лишь с санкции Москвы. Никто в ЗГВ не взял бы на себя ответственность за действия, направленные на подавление волнений. Но санкции не было. Согласно воспоминаниям Владимира Путина, даже на просьбы о помощи со стороны представительства КГБ в Германской Демократической Республике военные реагировали очень неохотно.

"Люди были настроены агрессивно, - рассказывал он. - Я позвонил в нашу группу войск и объяснил ситуацию. А мне говорят: "Ничего не можем сделать без распоряжения из Москвы. А Москва молчит". Потом, через несколько часов, наши военные все же приехали. И толпа разошлась. Но вот это "Москва молчит"...

У меня тогда возникло ощущение, что страны больше нет. Стало ясно, что Союз болен. И это смертельная, неизлечимая болезнь под названием паралич. Паралич власти".

Но дело тут, справедливости ради надо сказать, было не только в параличе власти. А возможно, и вообще не в параличе. Судя по тому, как развивались события, до того как "замолчать", Москва дала военным четкий приказ: не вмешиваться, что бы ни происходило. Так что в данном конкретном случае это, скорее, было рьяным исполнением верховной воли. Перестраховывались, боясь прогневать высокое начальство.

Почему Москва выбрала такую линию поведения? У ответа на этот вопрос несколько составляющих. Среди причин были, безусловно, и личные мотивы: Горбачев явно симпатизировал восставшим восточным немцам, а тем, тем, против которого они восстали, - явно нет.

"Вполне открытые и доверительные отношения между нами не сложились, - пишет Горбачев в своих мемуарах о своих контактах с Эрихом Хонеккером - первым секретарем ЦК СЕПГ и председателем Госсовета ГДР. - По мере того как у нас разворачивалась перестройка и расширялась гласность, Хонеккер все более настораживался... Нарастало взаимное непонимание и даже отчуждение... Отношения осложнялись".

А в разговорах со своим окружением Михаил Сергеевич и вовсе не выбирал выражения, характеризуя своего восточногерманского коллегу. Вот что писал, например, в своем дневнике Анатолий Черняев, помощник Горбачева по международным делам (запись от 11 октября 1989 года): "М.С. (Михаил Сергеевич. -) назвал Хонеккера в разговоре со мной и Шахом (Георгием Шахназаровым. -) мудаком... Мог бы, говорит, сейчас сказать своим: четыре хирургических операции, 78 лет, требуется много сил... В такой бурный период, мол, «отпустите», я свое дело сделал. Тогда, может быть, остался бы «в истории»".

В последний раз Михаил Сергеевич общался с Хоннекером незадолго до краха его режима. Советский лидер приезжал в Берлин для участия в торжествах по случаю 40-летия ГДР: свой последний день рождения республика отметила 7 октября 1989 года. Тогда уже по всей республике шли протестные митинги. В рамках визита прошла закрытая встреча Горбачева с руководством республики и отдельное продолжительное рандеву один на один - с ее первым лицом.

Горбачев, как он пишет в своих мемуарах, "делясь опытом перестройки", предупредил "немецких друзей": "Того, кто опаздывает в политике, жизнь сурово наказывает". Но "друзьям" это наставление сильно не понравилось. По крайней мере, очень не понравилось Хонеккеру. Расстались "друзья" отнюдь не друзьями. "Хонеккер явно обиделся на меня, - пишет Михаил Сергеевич, - и, чтобы подчеркнуть это, не поехал нас провожать..."

Куда более сердечно Горбачева встречали и провожали те, кто находился по другую сторону гражданского противостояния. Вот как он сам описывал царившую в столице ГДР атмосферу: "Неладное я почувствовал, когда мы еще ехали с аэродрома Шенефельд: плотные ряды молодежи почти на всем пути до резиденции скандировали «Горбачев! Горбачев!», хотя рядом был Хонеккер... Слова: «Горбачев, спаси нас еще раз!» - я услышал в Трептов-парке от школьниц, передавших мне цветы и записку. Там были тысячи юношей и девушек".

Даже если бы на месте Горбачева был не Горбачев, а какой-нибудь забубенный военный диктатор, и у того бы, пожалуй, не поднялась рука и не повернулся язык отдать приказ о расстреле тех, кто восторгался им и взывал к нему о помощи. Что говорить о Горбачеве, если те, кто попытался свергнуть его два года спустя, обвинив в развале страны и соцлагеря, мягкотелости и гнилом либерализме, не решились утопить в крови противников устроенного ими путча. Предпочли капитулировать.

Но даже если отбросить аргументы психологического и этического свойства, горбачевскую позицию невмешательства все равно следует признать наиболее рациональным на тот момент выбором. "Первое немецкое государство рабочих и крестьян" советская военная "помощь" все равно бы не спасла. А крах Советского Союза, напротив, ускорила. Он был бы тем более скорым, чем больше бы пролилось при оказании "помощи" крови. Чтобы осознать это, надо вспомнить, в каком состоянии тогда находился сам СССР. Здесь с Путиным вполне можно согласиться: Союз действительно был очень болен. Возможно, уже неизлечимо.

Осенью 1989 года, в дни, когда в ГДР бушует мирная революция, горбачевский помощник Черняев делает в своем дневнике, опубликованном в конце 1990-х, такие записи: "В стране уже началась гражданская война: воинские эшелоны и конвои через Азербайджан в Армению подвергаются обстрелам, уже было несколько "боев" с применением автоматического оружия...

Беда заключается в том, что Горбачев уже не властен ничего решительного сделать, даже, если бы и решился... Партию уже не признают в качестве начальства. Советы по-прежнему беспомощны... Аппарат на всех уровнях деморализован или, скрестив руки ждет, когда все это завалится... Рыжков (председатель Совета Министров СССР. -) грозил краем пропасти и катастрофы... ЦРУ предсказывает: быть Горбачеву еще не более полугода".

В общем, Горбачеву было тогда чем заняться и помимо спасения обанкротившегося режима Хонеккера. Предотвратить крах этого режима он не только не хотел, но уже и не мог. Кто бы его самого спас. И воспрепятствовать последовавшему процессу объединения Германии по большому счету - тоже.

Силовые методы были исключены, а других способов сохранения немецкой нации в разъятом состоянии, по сути, не было. По факту Германия стала единой уже после падения Стены. Не хватало лишь юридического оформления единства. Так что и в отношении второго пункта решения "германского вопроса" Горбачев поступил, надо признать, также достаточно рационально. В соответствии с известным принципом: если не можешь предотвратить - возглавь.

"Ни на дюйм не станет распространяться"

Если на сам ветер перемен, на его направление Советский Союз повлиять был уже не в состоянии, то на скорость и содержание объединительного процесса - вполне. Так что вопрос в конечном итоге сводится к тому, в какой мере Горбачев и его команда воспользовались предоставленным шансом. Или, если еще более конкретно, - насколько защитили интересы страны.

Критики Горбачева вменяют ему в вину прежде всего то, что он не настоял, чтобы его западные партнеры зафиксировали свое обязательство не расширять НАТО в каких-либо документах. Те, мол, ограничились устными обещаниями, а Горбачев, наивный, им поверил. Впрочем, версией о наивности объяснение горбачевских мотивов не ограничивается.

"Я неоднократно обращал внимание Горбачева на то, что полагаться на словесные обещания Вашингтона нельзя, - рассказывал автору этих строк Валентин Фалин, в те годы - заведующий международным отделом ЦК КПСС. - Единственное, что как-то может связать руки американцам, - это документ, ратифицированный сенатом. Горбачев отнекивался: «Ты напрасно сгущаешь краски, я готов верить моим партнерам»".

Поведение бывшего шефа Валентин Михайлович истолковывал так: "Похоже на то, что державные интересы отступили на второй план. Он полагал, что спасет свое президентское кресло, пойдя на максимальные уступки США и их союзникам. В этом смысле Горбачев, несомненно, был наивным человеком. Ну а западные партнеры, почувствовав его слабину, использовали это на всю катушку...

Те уступки, на которые Горбачев пошел в Архызе (речь идет о встрече Горбачева и канцера ФРГ Гельмута Коля в июле 1990 года. -) - он согласился на вывод советских войск и на вхождение всей Германии в НАТО, - не могут быть оправданы ни с позиций того момента, ни с точки зрения сегодняшнего дня".

Но всякий исторический процесс - в юридическом смысле этого слова - справедлив и объективен лишь тогда, когда учитывается и позиция обвиняемого. "Что касается "ошибки" Горбачева, то в тех условиях даже обсуждать подобный вопрос (о нерасширении Североатлантического альянса на восток. -) - было юридически невозможно, - отвечал на такие упреки президент СССР. - Постановка нами вопроса об этом была бы просто глупостью.

Ведь еще существовала не только НАТО, но Организация Варшавского договора... Заговори мы об этом тогда - и нас бы еще обвинили в том, что мы сами «подбросили» идею расширения НАТО западным партнерам, да еще и ускорили тем самым распад ОВД".

Правда, противореча себе, Горбачев одновременно утверждал, что партнеры его все-таки надули: "Они обещали, что никакого движения НАТО на восток не будет. Бейкер вообще говорил - ни на шаг... Но в настоящее время половина стран центральной и восточной Европы стали членами альянса... Это показывает, что им нельзя доверять".

Что, в общем, подтверждает версию о наивности. В мире, где и письменные-то договоренности сплошь и рядом нарушаются, полагаться на устные обещания, причем данные непублично, за закрытыми дверями, причем человеком, абсолютно не уполномоченным такие обещания давать - госсекретарь США не мог делать подобные заявления от лица всего НАТО... Для этого и впрямь нужно быть очень, запредельно наивным.

Более того, при внимательном ознакомлении со стенограммой беседы Горбачева с госсекретарем США Джеймсом Бейкером, состоявшейся в Кремле 9 февраля 1990 года - именно на нее ссылались в первую очередь и сам Горбачев, и его хулители и апологеты - можно убедиться, что и обещаний-то, строго говоря, не было.

Дословно Бейкером было сказано тогда на эту тему следующее: "Мы понимаем, что не только для Советского Союза, но и для других европейских стран важно иметь гарантии того, что если Соединенные Штаты сохранят свое присутствие в Германии в рамках НАТО, нынешняя военная юрисдикция НАТО ни на дюйм не станет распространяться в восточном направлении". И все!

Да, понимаем, что гарантии для вас важны. Но не факт, что гарантии будут вам даны. Во всяком случае, из слов Бейкера отнюдь не вытекает, что он дал такие гарантии. И, повторим, он и не мог ничего подобного гарантировать, поскольку это явно выходило за пределы его полномочий.

Словом, если Горбачев и впрямь на это повелся, то это даже не наивность. Это какая-то поистине святая простота. Но на юродивого Михаил Сергеевич при всех особенностях его личность все-таки не похож. А может, и впрямь он, говоря словам персонажа фильма "Брат-2", все сдал, "чтобы тусоваться красиво"?

Разгадка - точнее, ключ к ней - кроется в той же беседе Горбачева с Бейкером. А именно - в словах госсекретаря США о тех, для кого важны гарантии нераспространения НАТО при объединении Германии: "Советский Союз и другие европейские страны".

Под "другими европейскими странами" в этом контексте могли пониматься лишь члены распадающегося, но еще не распавшегося советского блока. В первую очередь две страны, граничившие с ГДР - Польша и Чехословакия.

В обеих странах к тому времени произошла смена просоветских коммунистических режимов на "антисоветские". Правда, в Польше она еще полностью не завершилась: президентом тут пока оставался Войцех Ярузельский, руководивший государством с 1981 года.

Но с точки зрения международных обязательств этих стран ничего не изменилось: обе продолжали состоять в Организации Варшавского договора, распущенной лишь полтора года спустя, 1 июля 1991 года. И даже не ставили вопрос о выходе из нее.

Короче говоря, о расширении или нерасширении НАТО на восток речь тогда могла идти лишь в контексте расширения ФРГ - до Одера и Нейсе, до границы между ГДР и Польшей. Дальше этого расширяться было некуда, дальше начинался другой, противостоявший альянсу блок, "социалистическое НАТО".

Соответственно, и о гарантиях нерасширения можно было говорить лишь в том смысле, что юрисдикция НАТО не распространится на Восточную Германию. А никак не в том, что в альянс не будут приняты Польша, Чехословакия и прочие члены ОВД. Тут Горбачев совершенно прав: в то время это было бы нонсенсом, абсурдом. Признанием нежизнеспособности и недееспособности ОВД.

Сам Бейкер также настаивал, что имел в виду лишь Германию. И Горбачев с такой интерпретацией соглашался. Добавляя, правда, что начавшийся в 1990-х процесс расширение НАТО "нарушал дух договоренностей, достигнутых при объединении Германии". Но уж если слово к делу, согласно поговорке, не подошьешь, то подшить дух и вовсе не представляется возможным.

Впрочем, что касается словесных обещаний, они, справедливости ради, в документы все же воплотились. Ну, понятно, в узком, "германском" понимании таких гарантий. "Иностранные войска и ядерное оружие или его носители не будут размещаться в данной части Германии (на территории бывшей ГДР. -) и развертываться там", - гласит Договор об окончательном урегулировании в отношении Германии, известный также как договор "Два плюс четыре", который был подписан в Москве 12 сентября 1990 года.

Объединенная Германия обязывалась также ограничить численность своих вооруженных сил 370 тысячами человек и отказывалась от производства, владения и распоряжения ядерным, биологическим и химическим оружием. Кроме того, ФРГ, уже вне рамок этого договора, в отдельном соглашении, брала на себя обязательство профинансировать вывод советских войск из Германии и их размещение на Родине: на эти цели выделялось 15 миллиардов немецких марок.

В общем, для человека, который, по версии разоблачителей Горбачева и его "катастройки", "предал Родину", президент СССР добился не так уж мало. Нет, те, кто считает, что он обязан был добиваться большего, должен был как следует разыграть немецкую карту, наверное, правы. Но ведь тут главное, не что он был должен, а что он тогда мог. В той ситуации он добился, пожалуй, даже больше, чем можно было ждать от лидера на глазах распадающейся державы.

Он мог, конечно, затормозить процесс: выдвинуть жесткие требования и стоять на своем. Ну, или просто тянуть волынку. Но если бы процесс объединения затянулся бы еще на год, то Германия, вероятно, объединилась бы уже безо всяких ограничивающих ее советских условий. Поскольку Советского Союза тогда бы уже не существовало.

Уж если в чем-то и обвинять Горбачева, то не в объединении Германии, прошедшем не под советскую диктовку, а в том, что к этому привело, в начатых им в 1985 году политических реформах. Хотя и тут не все однозначно. Далеко не факт, что, отказавшись от реформ, можно было добиться большего.

Богатую пищу для размышлений на этот счет дает судьба того же Эриха Хонеккера. И еще большую - судьба "гения Карпат" Наколае Чаушеску. Да, история обычно немилосердна с теми, кто опережает время, торопит события. Но тех, кто опаздывает, она наказывает вдвойне.