Из дневников Прошутинской: Когда у Петренко случился инфаркт, жена Галина ослепла от горя

— Кира Александровна, как так получилось, что именно с Петренко ваши творческие отношения перешли в личную дружбу?

— Это шло от них, от его жены, Галины Петровны Кожуховой, которая в первую же нашу неофициальную встречу попросила называть ее Галюся — так ее звали все близкие друзья. Она очень охраняла личное пространство мужа, редко подпускала к Петренко, честно говоря, часто была грубовата с теми, кто «посягал». Но именно от нее вдруг пошло желание дружить.

— Вам она позволила сделать с мужем программу?

— Да! И эта программа была уникальная по своей эмоциональности, честности! И после съемки и Алексей Васильевич, и мой редактор, и я два дня не могли отойти от нее, так душевно затратна она для нас оказалась. Такое случилось со мной впервые за долгие годы работы. Странная реакция, необъяснимая. Но мы при этом чувствовали, что сделали программу эксклюзивную, — ведь Петренко до этого очень мало рассказывал о себе. А потом, после выхода программы в эфир, Галюся пригласила меня к себе: «Ты, может, придешь на рюмку?»

— Вы были вдвоем?

— Да. И мы с ней в тот вечер наговорились, при этом с удовольствием выпивая. А у меня организм алкоголя много не принимает. И мне стало так плохо, что, когда я от нее вышла и увидела на Бронной двух лошадей с девушками, то решила: наверное, так начинается белая горячка с галлюцинациями. А это была конная милиция.

— Галина не ревновала мужа к вам?

— Нет.

— Он не пытался за вами ухаживать?

— Он нежно и уважительно ко мне относился, но не более того. Как-то посмеялся: «Как я только Киру ни соблазнял, но любит она Малкина».

7 января 2001 года

Во время записи программы «Старая квартира» я познакомилась с Г.П.Кожуховой, женой Алексея Васильевича. Ее боялись все, о ее стервозном характере и злом языке ходили легенды. И когда она пришла с Петренко на съемку, я аккуратно обходила ее стороной — всегда боюсь неожиданной грубости. Она несколько раз с любопытством поглядывала на меня, а потом вдруг сказала: «Вот кого я люблю из телевизионных дам! Я ваша давняя поклонница!» Мы чуть-чуть поговорили. И вдруг она пообещала, что, когда мне нужен будет Петренко, она его мне «даст».

Долго мы шли к этой передаче. Петренко не хотел, прятался… или она его прятала… Потом все-таки решили встретиться у них дома, на Никитском. Я пришла в их квартиру. Отремонтированную, не очень уютную и не очень богатую. Было ощущение сплошь встроенных шкафов-купе. Только кухня была приятная, обуюченная. Кстати, когда мы с Галюсей (так ее звали дома, и так я стала ее называть) почти каждый день разговаривали по телефону, она всегда что-то готовила на кухне. Я знала это точно, потому что в трубке булькала вода, шипело масло на сковородке, бухала крышка кастрюли. И создавалось ощущение, что жизнь Галюси — это кухня, телефонная трубка, зажатая плечом у уха, и спокойные, какие-то домашние звуки в ней для слушателя. В данном случае для меня.

Петренко рассказал, что недавно ездил на пробы в Питер к Бортко. Роль была уникальная, о которой только мечтать можно было, — Понтий Пилат. Я уже знала об этом от Галюси — она сподвигла его на эту поездку, но молчала, боялась нарушить атмосферу его рассказа. Дело в том, что в это время А.В. делал зубы и был слегка не в форме. Он вспоминал о пробе и рассказывал, как плохо он все делал. Я была удивлена — как и зачем нужно «пробовать» Петренко? Сказала об этом. Видимо, ему это было приятно. И рассказал похожую историю о том, как в молодости был изумлен, что на том же «Ленфильме» пробовали старого Симонова, а он, молодой тогда, следил за этим откуда-то издалека и думал: «Как можно ПРОБОВАТЬ Симонова???» Старик волновался как школьник. И был жалок. В этот момент он в упор выразительно посмотрел на Галюсю, давая понять, что это она виновата в его унижении. Галюся молчала и смотрела на стол.

Господи, всегда виноваты верные и преданные жены! У всех одно и то же…

— Вы наблюдали их отношения в самой доверительной обстановке, Галина с мужем нянчилась?

— Очень! Это было больше чем любовь, она буквально растворилась в нем, хотя была абсолютно самодостаточна и востребована. Она жила им! Галя была крутым профессионалом. Работала зав отделом культуры в «Правде». Обладала огромным влиянием, ее все боялись и уважали. Но когда они стали жить вместе, однажды он позвонил ей и сказал: «Галюся, я голодный, а ты на работе». И она вдруг поняла, что это действительно неправильно оставлять его голодным, и в тот же день написала заявление об уходе.

А когда у Алексея Васильевича случился инфаркт, на следующий день она ослепла на один глаз. Галя и уважала мужа безмерно, никогда не звала его Алешей. Только Петренко, или Василич, или Алексей Васильевич.

— А он любил ее?

— Мне трудно сказать, любил ли он ее... Но он был очень ей благодарен. Она много сделала, чтобы он состоялся. А главное, у него был знакомый всем русский грех… пил... психологически срывался, впадал в депрессию. И его предыдущая жена поступала с ним негуманно. Она отправляла его лечиться в психиатрическую больницу... Галя лечила его только сама, дома.

— Как же она справлялась с его срывами? Это же чудовищно тяжело...

— Таблетками, убеждениями. Своим жертвенным терпением.

— Какую же власть Петренко имел над ней! Неужели в нем было что-то роковое?

— Он был безумно талантлив и умен. По-мужски красив. Рост 190, невероятно красивые глаза, почти цвета неба, и потрясающий взгляд, магнетизирующий. И женщины, и животные подчинялись этому взгляду беспрекословно.

— А мужчины нет?

— На мужчин он так не смотрел.

16 февраля 2001 года

Продолжаю. Вчера вечером позвонила Галюся: «Ты, может, придешь на рюмку?» Я приехала, набрала цифру 39 на кодовом замке их подъезда. Раздался низкий, как всегда, чуть сонный голос Галюси: «Впускаю». Поднялась на 4-й этаж. «Ты сказала Василичу, что мы сейчас с тобой будем выпивать?» — спросила я. «Нет, зачем? Я потом скажу, что ты заехала на огонек, а то он не одобрит».

Я покидала на стол какую-то еду, которую привезла, и мы стали выпивать, произнося тосты. Их было много. Во-первых, за «яйцо», которое мы «снесли», то есть за передачу. А передача действительно получилась замечательная, из двух частей. Ее все обсуждали, цитировали. Далась она трудно. Я волновалась как никогда, А.В. был зажат, он раньше никогда никого не впускал в свою душу. А здесь вдруг захотел быть таким, каким знала его, наверное, только Галюся: мудрым, много перестрадавшим в детстве, поразительно образованным. Он-то всегда скрывался под маской простачка, деревенщины…

В прошлую субботу мы с ними поехали к нам на дачу и по дороге вспоминали все приятности, связанные с послевкусием от передачи, но Василич нас прервал: «Снесли одно яйцо и кудахчут!» Мы захохотали и потом долго обсуждали эту нестандартную оценку нашего труда.

А неделю назад позвонила Галюся и сказала: «Я должна сообщить тебе пренеприятнейшую новость: Василич снова к вам собирается».

Заехали за ними на следующий день. Они вышли из подъезда какие-то сердитые. Галюся тихо сказала: «Какой он человек трудный! Мне надоело его выгораживать и говорить, что он пушистый и голубоглазый. Так хотел к вам поехать, а сейчас выходим, и он вдруг говорит: «Может, ты одна поедешь? Это же тебе красивой жизни захотелось!» Я сказала, что сейчас его слова вам передам, а он на меня зашипел».

Вообще она говорила, что Петренко внутренне несвободный человек, он постоянно боится кого-то обидеть, почему-то испытывает чувство вины перед всеми. У него было тяжелое детство из-за отца, человека глупого, жестокого. В передаче А.В. рассказал историю о том, как воровал яйца куриные, чтобы продать их и купить на эти деньги мяч. Отец узнал об этом, вывел его за калитку, дал в руки веник, на грудь повесил табличку «Вор». А когда кто-нибудь проходил по улице, хлестал Алешу плеткой по спине.

А еще одну историю уже после передачи рассказала Галюся: «Хорошо, что вы не знали еще одну быль об отце Василича. Тот очень любил резать животных, и его приглашали в разные дома это делать. После того как он расправлялся с очередным животным, ему подносили стакан водки и стакан крови убитого — он запивал водку кровью».

Галюся очень переживала и еще по одному поводу: «А.В. все настойчивее говорил о своем желании уйти в церковь. Как только заканчивались очередные съемки, он мрачнел и почти каждый день ходил в храм. Она считала, что церковь на него плохо действует. Тем более что он склонен к депрессиям. У него бывает обострение маниакально-депрессивного психоза. Это, видимо, наследственное. В таком состоянии его любимый брат покончил с собой. «Когда у Алексея Васильевича начинается такое обострение, он переходит в маленькую комнату и лежит там, а я — рядом на полу, ни на минуту его в этом состоянии не оставляю. Он когда-то один раз лежал в психушке, а я за 23 года нашей совместной жизни ни разу его туда не отдала. Как-то выкручиваюсь, даю ему таблетки», — грустно рассказывала Галюся.

Галюся 23 года любила А.В. и несла свой крест.

Петренко был человеком крестьянским, прижимистым, не любил тратить деньги. Галюся сказала: «23 года я выхожу из дома в магазин и слышу одно и то же: «Ничего не покупай! У нас все есть!» Она рассказывала мне это, накладывая персу Кузе консервы из баночки с тунцом: «Если бы Василич знал, что сейчас Кузя сожрет рыбу за 37 рублей, он бы меня убил».

Но, несмотря на запреты А.В., она покупала всего «по два, по четыре, по шесть, по восемь» (по Жванецкому), потому что гостей Петренко привыкли встречать хлебосольно.

За это время мы съездили на «Кинотавр» в Сочи, на премьеру Петренко «В августе 41-го». Фильм неважный, и Василич был плох в своей роли. Я вспомнила, что он сказал, что будет теперь сниматься только в плохих фильмах. Потому что хочет жить. А на хорошие роли надо тратить его больное сердце.

В первый же день пошли с Петренками в грузинский ресторан на берегу возле «Жемчужины». Они научили нас есть мчади. И все дни мы ходили только туда.

В последний день Галюся много выпила. А.В. бросил ее и ушел укладывать спать Машу, свою неродную внучку, которую обожал.

А я вела Галюсю, которая неверными шагами двигалась к гостинице. Вдруг она остановилась, лицо ее стало ужасным: «Я потеряла сумку. Там были все украшения и 20 тысяч долларов». Я бросилась в ресторан — ни сумки, ни ее кофты там не было.

Она стояла на том же месте и говорила: «Я потеряла сумку. Там были 40 (?!) тысяч долларов. Не говори никому ничего! Главное, не говори Петренко!»

Я побежала вперед и попросила разрешения у охранника позвонить. Петренко был дома. Я спросила его про кофту Галюси. «Не волнуйся! И кофту, и сумку я забрал. Ты видишь, как мне трудно? И Маша, и Галюся у меня на руках. Я должен за них отвечать. Обе они — малые дети», — грустно сказал он.

Я никогда не слышала, чтобы он так говорил о Галюсе. Позже в каком-то нашем разговоре она сказала: «Ал. Вас. — предатель. Он всегда меня сдает в разговоре с другими».

Но возвращаюсь ко дню на даче, который мы провели замечательно. В этот раз выпивали Толя и Василич. Мы сидели на улице за белым пластиковым столом, под большим оранжевым зонтом, который умел двигаться во всех направлениях, чтобы оберегать людей от солнца.

У Петренко был пост. Поэтому готовила я щавелевый суп, а моя помощница — вареники с картошкой и галушки. Все не мясное, не скоромное. Я спросила: «А как же с выпивкой?» Галюся рассудительно ответила: «Так это же из пшеницы!»

22 января 2002 года

Петренки приехали к нам на дачу. Было хорошо, когда мы собирались вчетвером. Только сели за стол, как Галюся сказала: «А.В., принеси мне то-то и то-то!» Потом раза три ей еще что-то понадобилось. И когда он пошел выполнять ее очередное поручение, душа его не выдержала, и Петренко нежно, хорошо поставленным голосом сказал: «А … (нецензурно) ли ты, милая, не сказала об этом раньше?»

Петренко сказал: «Я раньше думал, что надо бояться жену, обстоятельств. А потом решил — почему? Должен быть домострой. И еще испуг. Испуг должен быть в человеке всегда — не так сделал, не так сыграл. Без испуга жизни нет».

Моя бывшая невестка Ира во время чаепития смотрела на него влюбленно-завороженно. Когда они уехали, сказала: «Я понимаю, что такого человека можно полюбить, не думая о том, сколько ему лет». У него правда невероятные глаза, о которых все говорят и пишут. Я почему-то не выдерживаю взгляд его глаз — смущаюсь и устаю.

Весь год Петренки безумно много, в какой-то лихорадке, ездили: на фестивали, «халявные» выступления, на отдых. Галюся чувствовала себя все хуже и хуже. У нее жутко отекала нога, была красная, в струпьях, и ходить было тяжело. По-моему, эту болезнь она называла красной волчанкой. И когда она мне сказала, что они уезжают в Прагу, потом в Барселону и Мюнхен, я возмутилась: «Ты же себя плохо чувствуешь! Так можно совсем себя загнать!» Она тихо, чуть пафосно ответила: «Видишь ли, мне кажется, что я подытоживаю жизнь. Я ведь очень интуитивна… Решила оставшееся время прожить как хочу».

Вечером мы включили караоке, Василич взял микрофон и с удовольствием пел, записывая слова каких-то нужных ему песен. Перед сном очень профессионально заполнил шприц каким-то антибиотиком. Галюся без всякого стеснения легла на диван в большой комнате, обнажив зад, и он вколол ей лекарство, которое вроде бы лечило ногу.

На следующее утро я накрыла стол, но никак не могла найти икру. Толя подключился к поискам, но безрезультатно. А на диване тихо сидел проснувшийся Ал. Вас. И пытался запеленать руку, которая после вчерашнего плавания очень болела. Вдруг встал, подошел к нам и босой ногой стал крутить на полу, демонстрируя смущение. Не его органика, в этом кручении была какая-то нарочитая простоватость… «Это я с утра съел икру», — сказал он, глядя на нас глазами холодными.

Днем мы возвращались в Москву. Подъехали к метро «Арбатская», и А.В. попросил его высадить. Я помогла ему надеть рюкзачок на спину — у него болела рука по-прежнему, хотя мы сделали ему компресс и перевязали ее.

Он стоял на тротуаре перед нами — высокий, стройный, в черных джинсах, лысоватый и коротко стриженный, с очень прямой спиной из-за рюкзака, который давал ему эту осанку. Зажегся зеленый свет светофора, он поклонился нам и пошел к метро, чтобы доехать до вокзала. А потом на их дачу.

На следующий день Ал. Вас. позвонил мне: «Спасибо, так хорошо было, будто у родителей побывал!»

— Галина Петровна говорила вам о его желании уйти в религию. Как вы думаете, это было серьезное намерение или скорее игра?

— Нет, это точно не игра. Он был верующим человеком и никогда не поминал Бога всуе, что лично для меня очень важно. Если бы он не был женат, то, наверное, мог бы стать прекрасным проповедником. Он был удивительно мудр, точен в своих словах, всегда умел поддерживать в тяжелую минуту. Кстати, после ухода Галюси он ездил на Афон и привез оттуда моему мужу маленькую иконку святителя Николая, с которой Толя никогда не расставался. И, может быть, именно она спасла нас в Италии, в Бари, когда на нас напали местные воры.

— Он верил в Божье провидение?

— Сложный вопрос... Однажды в Рождество я предложила поехать в монастырь Зосимова пустынь. Подъезжаем, и вдруг началась сказочная метель, такая стихия торжественная… и сквозь снег видим, как несут икону. И она движется на нас через эту снежную пелену. Это было так странно, мистически... Оказалось, крестный ход. И Алексей Васильевич был счастлив: «Ну ты подумай! Это Божий промысел, что мы решили сюда приехать...»

14 ноября 2005 года

А вчера и сегодня у нас были Петренки. После долгого перерыва. Галюся очень постарела, сгорбленная, толстенькая, маленькая, с веками, стекающими даже на ресницы, она шла к нам от машины маленькими неуверенными шажками, а здоровый, раздобревший Василич обреченно и отстраненно сопровождал ее.

Толя с Василичем парились, мы с Галюсей сидели внизу и о чем-то болтали. Когда сели за стол, распаренный А.В., как всегда, но убедительно, будто в первый раз, с чувством сказал: «У меня каждый приезд к вам будто праздник! Как Новый год или Пасха».

Потом обсуждали нашу перестройку ванны, и Василич сказал: «А я мечтаю вставать в 4 утра, отправить все физиологические нужды, обмыться холодной водой, потом съесть овсянку или щи». Тут он задумался, потом продолжил: «Вообще я все время себе дело по хозяйству ищу, чтобы текст не учить. Так я устал, что запомнить не могу!» Галюся: «Сейчас у Никиты будет сниматься в ремейке «12 разгневанных мужчин». Так ему все завидуют, что у него только один монолог».

Они снова сблизились с Никитой Михалковым, он бывает у них, они у него. Гордится Галюся этим общением.

Петренко снова взял котенка, теперь рыжего, вместо убитого кем-то Кузи. Назвали его Василичем. Василич с ним бегает, играет, называет его «кототерапией».

Вечером Толя и Василич смотрели телевизор и молчали. Галюся с нежным умилением: «Они как лошади, им разговаривать не надо, и так все понятно».

— Петренко когда-нибудь говорил вам, что мечтает еще о какой-то роли, которую не сыграл?

— Вообще-то он всегда говорил, что устал, что ему трудно учить тексты. Как-то загорелся идеей сыграть в спектакле прекрасного режиссера Камы Гинкаса, а потом тихо пропал. Сказал мне, что не осилит. Когда-то мы снимали цикл программ «Чтение. Уроки русского». Думаю, что он согласился на наши съемки, потому что можно было не учить текст, а просто читать его. Он выбрал то, о чем всю жизнь мечтал, — «Русские сказки» и «Тараса Бульбу».

Кстати, Петренко собирал сказки всю жизнь, со страстью коллекционера. Два шкафа в квартире ими были забиты.

20 сентября 2001 года

Вчера звонила со своей дачи Галюся. Два дня назад мы начали съемку «Чтений» с Петренко. Он читает «Тараса Бульбу».

— Ну как, Галюся? — спросила я.

— Пока трудно сказать. Пасуют режиссер и оператор перед Петренко, пока все еще не притерлись. Вы с Малкиным к нам приедете? — спросила Галюся.

Три дня «Бульбу» будут снимать у Петренко. На их маленьком участке стоит мазанка украинская, которую придумал Ал. Вас. Снимать там предложила Галюся, а вместо аренды попросила покрасить-побелить мазанку.

24 сентября 2001 года

Итак, мы поехали на съемку к Петренко, тихо вошли в калитку, я поднялась по высоким ступенькам. Рыжая краска на крыльце облезла, слезала клочьями. «Галюся», — позвала я. Никто не отозвался. В прихожей на полках в беспорядке лежали огурцы, помидоры, перцы. Напротив зеркало с полочкой, на которой стояли духи и косметика. Появилась Галюся. У них одна комната. Большая, светлая, с двумя диванами годов 60-х, с тремя окнами, на которых разного цвета шторы: зеленые, желтые и кремовые. Над иконами рушник, внизу полка с книгами, кассетами и дисками.

Вышла на улицу в небольшой фруктовый сад со старыми-старыми яблонями. Они были подагрически, по-людски, уродливы.

Дальше, в глубине, стояла знаменитая мазанка. Было тихо, хотя за каждым кустом сидел кто-то из съемочной группы. Галюся уже успела прийти сюда, сидела на маленькой складной табуреточке и смотрела в одну точку — на монитор. Рядом стояли оператор Саша Пугачев и режиссер Ольга Музалева. А из чрева мазанки шел спокойный, мощный голос Петренко. Я посмотрела на картинку — она была странная, изысканно-красивая.

Ал. Вас. читал превосходно, но совсем не смотрел в камеру. Только изредка, на мгновение, будто стесняясь, вскидывал голову и одаривал всех своим гипнотическим взглядом, а потом снова глаза вниз, в книгу…

Сделали перерыв, и Галюся кормила нас вкуснейшей шурпой.

Мы с ней накрыли стол и сели обедать вчетвером.

Вдруг Толя начал рассказывать им о последнем заседании ТЭФИ. Он там говорил о пошлости, которая пришла на наше телевидение, об отсутствии корпоративной этики, о неумении радоваться чужим успехам. Сказал, что после выступления его почти все осудили…

Василич молчал. Повисла тишина в этой маленькой комнате. Потом вдруг сказал: «Все равно. Все равно надо бить в одну точку. Не останавливаться! Даже в ничегонеделании есть смысл! А вдруг из этой остановки что-то да выйдет?»

И эта странная сентенция Петренко, да водочка с выжатым в нее лимоном, да огурчики к ней так нас взбодрили-подбодрили! И тоску нашу слегка развеяли…

Потом Толя сказал: «А может, время настанет совсем другого телевидения, нам пока неизвестного. И все, что сделано нами, не поймется?»

Петренко не согласился с ним, вскочил, бросился к полке: «Нет, Толя, ты смотри: вот книга, а потом из нее — аудио, а потом диски. Вот как все трансформировалось, а суть-то остается!»

Весь свой спич он иллюстрировал показом «экспонатов»: сначала книгу схватил, потом аудиокассету, потом диск какой-то.

И вдруг начал о своей работе сегодняшней говорить. Он хотел каждую главу «Тараса Бульбы» иллюстрировать чтением эпиграфа из «Духовной прозы» Гоголя.

Эта книга лежала у него на столе, видимо, Петренко все время к ней обращался. Я ее взяла, невежда, просмотрела некоторые страницы и поразилась современности определений, мыслей, оценок. Пересказывать не буду — негоже мне опошлять классика вольным пересказом…

Василич очень серьезно относился к нашим съемкам, просил снять несколько дублей, все время был недоволен собой. Я вспомнила, как наш водитель, который возил его, рассказывал, что Петренко вдруг просил его включить свет в машине, хватал текст «Тараса» и что-то прочитывал, боясь забыть.

11 марта 2007 года

На следующий день разговаривала с Ал. Вас. Петренко о фильме Лунгина «Остров». Он сказал: «Спасибо, что предупредили о фильме, а то бы пропустили!» Я спросила, понравился ли ему фильм. Он ответил: «Галюсе очень понравился, а мне — понравился. Наверное, это важно, что Лунгин сделал — он рассказал и пересказал то, что все знать должны. Но не знают. Это мессианство, просветительство, что ли. И на том спасибо. Но не искусство. Хотя, может, и не прав я, деревенщина!»

Еще Василич замечательно говорил о нашем пилотном выпуске «От всей души» 20 лет спустя» о МИСИ. Трудно далась запись. Потом был не менее трудный монтаж-перемонтаж. Мы 10 раз все перекладывали. И получилось! О чем мне и сказал мудрейший Ал. Вас. Петренко. И заключил он пафосно: «Если кому-то из руководства страны не наплевать на будущее, эту передачу нужно объявить национальным проектом! Ведь только здесь мы наконец людей увидели! Настоящих! А то все звезды, звезды! И начинаешь путаться: а есть ли еще другая жизнь? Другие люди?»

■ ■ ■

— Смерть жены была для Петренко ударом?

— После ухода Галюси он потерялся. Видимо, его мучило чувство вины: он ведь в последнее время почти не жил в Москве, все время искал повод уехать на дачу. Может быть, у него уже была другая жизнь. А Галя сильно болела, становилась мрачной, выдерживать это было тяжело...

У нее была волчанка, отечные ноги, давление... И потом этот знакомый всем русский грех...

— Это было из-за отношения к ней Петренко?

— Нет-нет! Но ей все время казалось, что она не нужна никому и ей надо уйти. Она знала, что уйдет скоро.

— То есть была не самым веселым человеком...

— Она была не самым веселым человеком, но, безусловно, умным и талантливым! Блестящий журналист и критик, Никита Михалков ее очень ценил, всегда ждал ее вердикта. После ее смерти Петренко вдруг начал читать ее переписки с Чиаурели, Товстоноговым и сказал мне: «Ты знаешь, я только сейчас понял, какого масштаба и таланта она была». И загорелся: «Я хочу сделать книгу!»

— Не сделал...

— Да, к сожалению, не сделал. И где теперь та удивительная переписка с великими, которая так потрясла Петренко? Грустно. Очень. Уже была в его жизни Азима, он называл ее «моя узбечка». И началась, видимо, другая жизнь.

— В браке с Галиной у Петренко не было общих детей?

— Нет. Но он безумно любил детей ее сына Миши Кожухова — Макара и Машу. Эти дети были для него такой отдушиной!

— И свои дети у него ведь были.

— Дочка от первого брака, но он с ней практически не общался. Они попытались взять ее к себе, но не случилось. После смерти отца она пыталась добиваться наследства, но все получила его третья жена, которая, кстати, утверждала, что Петренко — отец ее младшей дочки. Всего у нее было пятеро детей.

— Это было правдой?

— Почти уверена, что нет.

— Ваши отношения с Алексеем Васильевичем постепенно сошли на нет?

— Да, это случилось уже при его третьей жене. Азима отрезала всех. Он нас, правда, приглашал на свадьбу, мы не пошли. Не могли. А если честно, не захотели.

— Когда вы общались с Петренко в последний раз?

— За две-три недели до своей смерти он вдруг позвонил... Пригласил меня на сьемку передачи «Линия жизни», сказал, что хочет большую часть посвятить Галюсе.

— Вас не удивило, что он вдруг вспомнил про Галину?

— Не удивило... нет. Так должно было случиться… Мне кажется, что к концу жизни он в полной мере осознал, кого потерял. Почувствовал эту потерю.

— Вы ходили на сьемку?

— Нет. Он позвонил накануне, а я болела... Потом, у меня нет того моего интервью, хотя оно, правда, было замечательное. Это был поразительный и пронзительный монолог о любви к Василичу, которому она с радостью отдала свою жизнь…

С Галюсей, конечно же, было трудно, особенно в последние годы. Но не вспоминать то интеллектуальное пиршество, которое постоянно было у них с женой, он не мог.

Мне кажется, что Петренко и согласился на передачу «Линия жизни» из-за Галюси. Он, может быть, в полной мере начал теперь понимать, какого масштаба была эта женщина, сколько души отдала ему, скольким ради него пожертвовала… И в этой передаче он, как истинно верующий, наверное, хотел покаяться публично, отдать должное покойной жене, которая любила его больше жизни.

Мне кажется, он «подытоживал» себя…

Нет Галюси. Не стало Петренко. Ушла та изумительная атмосфера праздника, которая сопровождала каждую нашу встречу. Но теперь они вместе. Там.