Диагноз неутешительный

Сюда же приводят тех, кто прибыл (порой издалека), поступил на излечение, оформлен, зарегистрирован, а место не освободилось, приходится ждать, пока найдут стационарную лежанку. Некоторых сопровождают близкие, помогают нести вещи.

Картина удручающая, нервически-монотонная. Каждый сам по себе и все вместе в зыбкой подвешенной неясности, тревоге, внешне не демонстрируемой, но ощутимо витающей в воздухе, растворенной в приглушенных голосах, отрывистых репликах, трущиеся бок о бок и даже находящиеся на расстоянии высекают искру неприятия (а казалось бы, должно возникать сочувствие, взаимное сострадание), общий разговор не завязывается, не клеится, никому ни до кого, поэтому желания поделиться, исповедаться, выслушать не возникает, люди (даже занемогший и провожатый) уткнулись в мобильники.

Какие опоры ищут и обретают в виртуальном безликом пространстве?

Шкаф с непроницаемыми стеклами — вне зоны внимания, книги внутри него едва видны: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Лев Толстой... Затрепанные, наверно, поступившие из раскассированных районных библиотек. Или принесенные в незапамятные времена предыдущими пациентами и оставленные за ненадобностью? Новенький, похоже, ни разу не раскрытый Новый Завет, возможно, пожертвован миссионерами. Детективные покетбуки. Автобиография хирурга-священника Войно-Ясенецкого «Я полюбил страдание», удивительная история жизни многажды арестованного и сосланного подвижника, не поступившегося совестью, не отступившего от религиозных убеждений. Эта сага (очень компактная) способна приобщить к великой мудрости даже самых отчаявшихся. Но к шкафу, неброскому кладезю исцеления (если не телесного, то морального), никто не приближается: замороченные трудной жизнью и свалившейся бедой островитяне, отсеченные от материка повседневной текучки, не догадываются о возможности утешения, а то и спасения с помощью проверенных многими поколениями на истинность испещренных буковками (зачем-то кем-то для кого-то изданных) томов. Будут довольствоваться электронной сиюминутной утилитарностью, никчемной эрудицией, эрзацами политической и бомондно-скандальной жвачки. Наглядное, буквальное воплощение сказки о золотом ключике и волшебной дверце, скрытой за убогим настенным холстом. Сокровищница рядом, а ее не видят и не ищут, вот и остается втуне пропадающей, невостребованной. Да еще — леность, неприученность затрачивать усилия на постороннюю, вроде не имеющую к тебе прямого касательства деятельность. Ведь чтение и размышление над прочитанным — труд. А кому охота напрягаться?

Если бы с детства втолковывали, вкладывали в головы не лозунговые банальности, а панацею удивительной магии приобщенности к высшему смыслу бытия, может, взросли бы апостолы, пророки горней принадлежности, и не затеняли бы, а распахивали створки всеведения. Не вырастили. Сформовали среднестатистических биониклов.

На поклон чучелу

У нечтения есть еще аспект, еще ипостась — воинствующее, гордое своим апломбом, непререкаемое незнание. Поражает нарочитая, намеренная слепота горячих пропагандистов заведомой односторонности, нахватавшихся верхов, объевшихся надгрядочной ботвой, убежденных в ее витаминных свойствах.

Ладно, если, приветствуя открытие памятника Сталину, ограничиваешься залпом славословий (не привыкать, такова народная молва-традиция), но коль даешь развернутое обоснование и комментарий своей позиции, объясняешь, почему не сторонишься этого символического, много говорящего о состоянии умов (диагноз — неутешительный) события, не худо обратиться к первоисточникам. Мало зная (или зная понаслышке), не вправе твердить: тиран радел о возрождении русской православной церкви. Ссылки на речения патриарха Алексия и святителя Луки Войно-Ясенецкого не убеждают: будто не понимают апологеты «отца народов» (или впрямь элементарно наивны?) — в тоталитарном государстве ораторы (и облаченные в рясу тоже) говорят (порой) не то, что думают, а что приказано, общепринято, сулит поблажку (не тебе лично, а делу твоей жизни).

В нынешнем сентябре исполнилось ровно 80 лет исторической встрече в Кремле Сталина с тремя оставшимися на свободе митрополитами. Вряд ли вождь призвал недопосаженных и недорасстрелянных слуг Господа, одномоментно прозрев и раскаявшись за долговременные гонения, скорее паниковал: без поддержки Всевышнего не одолеть фашистские орды. (Мы не раз бывали свидетелями и по сей день наблюдаем: испуганные правители начинают заискивать перед Небом, заигрывают с религией, обращаются к Богу из крайней необходимости, как к последнему средству и прибежищу.) Возможно, Высшие Силы откликнулись на призыв и мольбы задипломатничавшего с Небесами деспота, возможно, споспешествовали ему в организации Победы. Но скорее помогли не могильщику веры, а многострадальному народу, кочующему из одного ига в другое (коммунистическое не лучше монгольского). Если порыв Сталина был не прагматично-прямолинейным, а исходившим из глубин воцерковленной души, что мешало единым росчерком пера, единым шевелением длани или брови вернуть пастве порушенные храмы и настоятелей в дореволюционном объеме? Кто посмел бы возразить диктатору? Молотов? Микоян? Берия? Жданов? Смехотворно вообразить! Тем паче грабительский раж-ажиотаж схлынул, поживиться в объявленных вне закона епархиях стало нечем, всё, подлежавшее конфискации, выскребли, продажной ценности поруганные алтари уже не представляли. Ограбили, ну и успокойтесь, воровская задача выполнена. Пусть бы прихожане хлынули на пепелища, начали реставрацию. Но подобное немыслимо для того, кто мнит себя богом на земле (соперников у такого клинически быть не может). Реанимировать-воскресить расстрелянных священников величайший языковед, друг физкультурников по понятным причинам был не властен (все-таки не Христос, свершавший чудеса), пришлось бы вновь кланяться Вседержителю, а это чувствительное самоунижение для не окончившего семинарию недоучки.

Малограмотный Хрущев искоренял церковь по инерции, был атеист по недомыслию. Ленин и Сталин — антихристы в глубинной сути, пример изощренных иродов: иконоборствовали, воевали с безоружными монахами и мирными прихожанами. Цель: растоптать, сровнять с землей.

Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий (позже поименованный Лукой Крымским) — фигура многоплановая, его глубочайшее философское исследование «Дух, душа и тело» посвящено доказательству божественного происхождения Вселенной, будучи уникально образованным тончайшим эстетом, категорически отвергал Льва Толстого, называл его еретиком за нападки на ортодоксальность церкви. А Сталина — на практике изничтожавшего церковь — согласно мнению неосталинистов, превозносил?

Приверженность Луки Крымского евангельским заповедям впечатляет фанатичной самоотреченностью. На протяжении долгой жизни он оставался патриотом России (не слепым, умевшим отличать добро от зла), провел 11 лет в ссылках, откуда слал партократам прошения о дозволении исполнять свой лекарский долг, в итоге заслужил быть допущенным к раненым бойцам, сделался военным врачом, его книга о гнойной хирургии удостоилась Сталинской премии — дьявольское иезуитство изувера, наградившего измученного им подвижника (кстати, отбывавшего ссылку там же, где Иосиф Виссарионович, в Туруханском крае). Или вновь показушный виляющий жест, призванный показать, в том числе послевоенному западному миру: религия в СССР не утесняется? Войно-Ясенецкий добился (благодаря своему искусству целительства, а не протекции вождя) разрешения держать в операционной иконы, выступать на научных конференциях в рясе. В 1946 году (стал не нужен?) владыке Луке запретили выступать перед научной аудиторией в рясе, с крестом и панагией, а его призывы строить новые церкви и восстановить снесенные храмы остались втуне. Пристало ли после этого говорить: вождь не спал, не ел, убивался ради православия?

Простить расстрелы священников, уничтожение храмов и закрытие монастырей Войно-Ясенецкий не мог, о чем заявлял открыто. Цитирую: «В конце 1945 года владыку и его секретаря пригласили в облисполком, чтобы вручить им медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» После вручения медалей председатель сказал, что хотя труд Войно-Ясенецкого как консультанта эвакогоспиталя завершен (госпитали эти осенью 1944 года покинули Тамбов и двинулись дальше на запад), но он надеется, что профессор и впредь будет делиться своим большим опытом с медиками города.

Архиепископ Лука ответил ему следующее: «Я учил и готов учить врачей тому, что знаю; я вернул жизнь и здоровье сотням, а может быть, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы (он подчеркнул это «вы», давая понять слушателям, что придает слову широкий смысл) не схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено отнюдь не по моей воле». У областного начальства эти слова вызвали шок. Какое-то время в президиуме и зале царила тягостная тишина. Кое-как придя в себя, председатель залепетал, что прошлое пора-де забыть, а жить надо настоящим и будущим. И тут снова раздался басовитый голос владыки Луки: «Ну нет уж, извините, не забуду никогда!»

Напечатано черным по белому! Неужели трудно ознакомиться с биографией святителя и свидетельствами его современников — и после этого, на основании фактов, а не желаемых иллюзий, выносить вердикты? Не исключаю, однако: выводы из прочитанного апологетами сильной руки и приверженцами тоталитаризма будут сделаны не те, которые подразумевают авторский текст Луки Крымского и мемуары о нем. И все же: умозаключения правильнее строить не на базе досужих слухов, а опираясь на конкретику.