«Небольшой Остап Бендер»: рассказ врача, свидетельствовавшего на суде по делу Хоботовой

- В 2020 году суд в Аксае запретил Анне Хоботовой заниматься реабилитацией. Когда вы приходили в её центр, он действительно располагался в жилом доме? Какой там была обстановка?

- Непосредственного участия в работе центра не принимал, приходил туда некоторое количество раз, - рассказывает Яков Юрьевич. - Поэтому сказать, что я наблюдал какие-то издевательства или побои, не могу. При мне ничего такого не происходило. Единственное, что могу сказать: центры постоянно переезжали. За полтора-два года они трижды сменили место. Это не очень похоже на стабильную нормальную работу. Собственно, я прекратил с ними взаимодействовать из-за несоблюдения наших договорённостей.

- Каких именно?

- По сути, любых. Я понял, что с Хоботовой не получается взаимодействовать честно и откровенно.

- Речь идет о деньгах?

- Естественно, в том числе и о финансовых вопросах. Человек вёл себя, скажем так, не очень честно по отношению ко мне. Не знаю, как обстояли дела с другими сотрудниками. А когда в 2020 году всё закончилось, стало окончательно ясно, что её центры работают, мягко говоря, вне правового поля. Я же общался и со следователями, и с полицией. Тогда вынесли приговор, какое-то наказание она понесла, после этого мы больше не сотрудничали. Хотя в сентябре этого года она снова мне написала. Сказала, что продолжает работать в той же сфере, предложила возобновить сотрудничество. Но я уже не хотел.

- После той истории ее центры продолжали работать не только в Подмосковье, но и в Ростовской области. Получается, у Хоботовой несколько филиалов по стране?

- Мы сотрудничали в 2018-2019 годах. Тогда у меня была какая-то информация о работе центра, но мне говорили, что он один, просто переезжает с места на место. Были ли ещё центры - не знаю, возможно, да. Вы же понимаете, что такое рехабы, что это за история?

- Понимаю, что это не пансионаты и не больницы.

- Там часто многое происходит в тени, не всегда в рамках правил, не всегда спокойно. К сожалению, это не первый и, боюсь, не последний случай.

Туда попадали подростки где-то с 12–13 лет. Думаю, что в целом это были неблагополучные дети. Но это никак не оправдывает то, что произошло. Рехаб - история всегда закрытая, тема неоднозначная, и внутри, конечно, могут происходить очень неприятные вещи. Очень жаль, что здесь всё закончилось так.

- Когда вы сотрудничали с Хоботовой, там тоже работали люди без медицинского образования, в том числе бывшие воспитанники этого рехаба?

- В рехабах почти везде сотрудников набирают из бывших зависимых. Это люди, которые находятся в «завязке», в ремиссии, так сказать. Они считаются живым примером, помогают другим и заодно денежку какую-то зарабатывают. Тем самым позволяют себе жить более-менее нормально, трезво. Поэтому отсутствие медобразования у большинства сотрудников для таких центров типично. Их можно называть как угодно: воспитатели, дежурные, следящие за порядком. В этом нет ничего неожиданного, так устроены практически все такие центры.

Что касается медицинских работников, надо понимать, что рехаб не является медцентром. Это не больница. Там может быть педиатр или терапевт, и то не круглосуточно. Медицинских манипуляций по закону там проводить не должны. Если появляются процедуры, инъекции, выдача препаратов - это уже не просто рехаб, а учреждение с медицинской деятельностью, и там обязан быть медперсонал и лицензия. Я не знаю, как было устроено конкретно в Дедовске. Если там был процедурный кабинет, делали уколы, проводили манипуляции, выдавали лекарства, тогда это уже на статью тянет. Если же это только психологическая работа, группы, занятия, то формально медицинский сотрудник там не обязателен. А если кому-то становится плохо, то вызывается «скорая помощь».

- Как я поняла, рехабы могут работать без профессиональных психологов. По сути, кто угодно может открыть такой центр?

- Теоретически, мы с вами можем снять дом на окраине, назвать это реабилитационным центром, к нам будут приходить зависимые люди. Мы будем с ними разговаривать, они будут там ночевать. Само по себе это не обязательно незаконно. Всё строится на согласии: взрослые подписывают бумаги, что хотят там находиться, за подростков согласие дают родители.

Дальше есть нюансы. Подросток через день может сказать: «Я хочу домой». Но никто его, скорее всего, не отпустит. И вот тут вступают в силу методы - психологическое давление, а где-то телесное наказания. Что именно применяется, зависит от совести конкретных людей и того, насколько им позволяет воспитание.

- Интересно, что в 2020 году Хоботовой официально запретили этим заниматься. А потом она снова открывает центры и ещё становится медийной: интервью дает, есть видео ее публичных выступлений…

- Всё это уже было и в Ростовской области. В 2017-2018 годах её тоже приглашали на всякого рода пресс-подходы, бесконечные интервью. Я бы не сказал, что она была медийной личностью, что её знало всё врачебное или психологическое сообщество. Но она была вхожа в разные инстанции. Депутатские площадки, встречи с представителями церкви, с правоохранительными органами... То есть в этих рамках она чувствовала поддержку от кого-то, была как рыба в воде. Они активно рекламировали себя, рассказывала, что занималась подростками, реабилитацией и так далее. Если вы посмотрите в Интернете, то найдете много фотографий, где она с батюшками, представителями правоохранительных органов. Потом, видимо, то же самое началось в Москве. Суд, скорее всего, запретил ей на какое-то время заниматься этой деятельностью. Срок прошёл, и она снова взялась за старое.

- Какое впечатление она производила лично на вас? Это была деловая, умная женщина?

- Ничего особенного. Довольно обычный человек, без какого-то яркого впечатления, ни крайне негативного, ни восторженного. Главное впечатление у меня одно: человек не соблюдал договорённости. И в 2020 году я сам оказался на грани того, чтобы «попасть» в эту историю из-за неё. Поэтому что можно про нее говорить?

- Могла ли она уехать в другую страну? Финансовые возможности, судя по всему, позволяли.

- Не знаю. Она всегда любила путешествовать, сильно работой себя не загружала. Если пострадавший в рехабе мальчик выживет - это одна история. Если угроза жизни сохранится или всё закончится трагедией, тогда, конечно, масштаб дела будет другим.

- Деньги она, судя по отзывам родителей, зарабатывала серьёзные. Месяц пребывания в рехабе стоил около ста тысяч рублей.

- Точных сумм я не знаю, тогда и тем более сейчас. Но, в целом, в рехабах такие цены, да.

- Про её личную жизнь, связи, покровителей что-то известно?

- Нет. Про личную жизнь ничего не знаю. Каких-то условно говоря, покровителей, честно, тоже не видел, хотя пытался в своё время прощупать эту почву. Мне она скорее напоминает персонажа авантюрного склада, такого небольшого Остапа Бендера. Человека, который понимает, где можно «срезать углы», нарушить законодательство и отделаться минимальными последствиями.