Повесть Николая Гоголя играют в театре «Шалом», теперь прописанном в Центре Мейерхольда на Новослободской. Там весь обслуживающий персонал буквально с порога приветствует зрителя на идише: «шалом», и в буфете продают бутерброды с форшмаком, которые, кстати, быстро разлетаются. И в контексте предстоящей встречи с повестью Гоголя в этом тоже прослеживается легкое безумие. Я не про форшмак, а про то, что, казалось, еще вчера ЦИМ раздувал здесь пафос современного искусства, а теперь вот «шалом» и форшмак. Воистину — ничто не вечно под луной. Но это к слову.
Каким же прочтением классики порадует команда острова Сахалин, взявшись за популярное и в советские, и в постсоветские времена произведение? Если обратиться к истории постановки гоголевской повести, то тут можно встретить массу трактовок от традиционных до экспериментальных. И кто только из великих или модных не прикасался к образу титулярного советника Поприщина — Евгений Лебедев, Георгий Бурков, Борис Плотников, Сергей Безруков, Рената Литвинова. А какая на больной почве россыпь жанров и форм — драма, моноспектакль, опера, перформанс, блогерские проказы на сцене.
Режиссер Роман Кочержевский, актер, работавший ассистентом у Юрия Бутусова и тоже на гоголевской постановке («Петербург. Женитьба. Гоголь»), предложил свой вариант безумия маленького чиновника — театрально-геометрический. В нем он вывел человека и город, кажется, в равной степени не в себе. Во всяком случае, с самого начала декорация, изображавшая нам Петербург, активно включается в бред Аксентия Ивановича Поприщина пока еще начальной стадии. Он сидит посреди маленького пространства на стульчике в плащике песочного цвета, в очках, взъерошенный, озирающийся — с виду сотрудник какого-нибудь НИИ, к тому же из неудачников.
Он недоволен тем, что им, дворянином, помыкает начальник отделения: «Он уже давно мне говорит: «Что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой? Ты иной раз метаешься как угорелый, дело подчас так спутаешь, что сам сатана не разберет».
И на этих словах оживает сумрачный холодный город, выстроенный больше трех веков назад на болотах Петром Первым: художник Сергей Ларионов, с которым постоянно работает Кочержевский, организовал его всего-то из нескольких плоскостей, выкрашенных масляной краской, какой с давних времен красят стены в казенных заведениях — больницах, жилищных и прочих конторах. В «Записках» — зеленой матовой. Правда, в отличие от этих учреждений, театральные стены местами пестрят записками, рваными бумажками — титулярный советник их читает, отрывает или пришпиливает обратно. Его воспоминания и размышления такие же рваные.
И стены эти бесшумно выстраиваются в разные конфигурации, строго образуя то одну большую комнату, то коридоры в генеральском доме, то проходные улицы — параллельные и диагональные с возникающими в них время от времени двумя молчаливыми фигурами — мужской и женской. Движение стен выхватывает фрагменты Петербурга с его графичными домами, магазинами, подъездами или открывает целиком панораму части Невского. А видео (художник Игорь Домашкевич) методом наложения деликатно работает со старыми видами Северной столицы.
Петербург, которому Гоголь в своих повестях придавал важное значение, в спектакле заявлен наряду с главным героем — титулярным советником Поприщиным, которого играет Константин Вогачев. К слову, при всей звучности должности персонажа чин этот на самом деле не бог весь какой: с 1809 года он автоматически присваивался лицам, не окончившим университет и не имеющим ученой степени или же не выдержавшим квалификационный экзамен для присвоения чина VIII класса. Отношение к титулярным советникам в обществе выражалось в насмешливых названиях — штуляры или титуляшки.
До титулярного советника, кстати, после окончания лицея не дотянул Пушкин, который был чином ниже персонажа Гоголя и получил титулярного только за шесть лет до своей смерти. Но это опять же к слову.
Актер Вогачев работает тонко, не суетливо, без внешней экзальтации. В ритме, которому строго подчинено все на сцене: звук (композитор Федор Пшеничный), свет (Константин Биник) и даже струя воды, которую из чайника льет на больную голову Аксентия Ивановича начальник Департамента. И сам же несчастный время от времени пытается нарушить жесткую геометрию, превращаясь в испанского короля, как ему привиделось. И тут артист меняется до неузнаваемости, хотя всего лишь размазал по нижней части лица черную краску, обозначив тем самым бороду. Но жест и стать как будто другого персонажа.
Режиссер Кочержевский весьма изобретательно передает фантазии своего героя, который чем дальше, тем быстрее отлетает в мир безумия, где чего только нет, и это отдельная тема из области психиатрии. Шизофрения с паранойей — квалифицировали бы специалисты, но здесь не больница, а театр. В систему психического состояния героя режиссер вписал несколько персонажей в исполнении Сергея Усова и Анастасии Жаромской, чьи жесты и пластика, редкие реплики или выразительное молчание также подчинены геометрической стройности всей композиции.
Режиссер вслед за Гоголем, который тоже был знаком с пограничным состоянием, не заигрался с диагнозом. И вместе со своей командой, кстати, на удивление для современного театра мужской, приоткрыл бездну, проявив вкус и меру, столь важную для подобной темы, показывая в ней и поэзию, и смех, и горечь от равнодушия, и одиночество. При этом добавил немного науки, обратившись в финале к книге британского невролога, популяризатора медицины Оливера Сакса «Человек, который принял жену за шляпу». Но без этого постскриптума вполне можно было обойтись.
Обсудить