Как будто никто не отменял авторского права. К тому же любой фильм в той или иной степени документ времени, иногда бесценный. По картинам таких мастеров, как Марлен Хуциев, можно судить о том, как жили и одевались люди, о чем мечтали и чем дышали.
Именно в фестивальные дни распространилась информация о возможном запрете фильмов Алексея Балабанова как несоответствующих традиционным ценностям. В этой связи возникло имя депутата Елены Драпеко. Будто бы она стала инициатором. Позднее Драпеко это опровергла, объяснив, что всего лишь предложила поднять возрастной ценз зрителей «Груза 200».
За пару дней до этого Елена Драпеко представила в Выборге один из ранних своих фильмов «...А зори здесь тихие» Станислава Ростоцкого, благодарила судьбу за встречу с ним, назвала его фильм «Доживем до понедельника» лучшим из когда-либо снятых о школе. А ведь кому-то из поборников чистоты нравов он сегодня может показаться попирающим нормы нравственности. Только вот искусство не может быть дистиллированным. Оно всегда строится на конфликте и нарушает чей-то покой.
Елена Драпеко вспоминала, как Ростоцкий в неполные 18 лет добровольцем ушел на фронт, вернулся домой без ноги, с пробитым легким, носил протез, и об этом мало кто знал. «Он никогда не хвастался фронтовыми успехами. Мы узнавали от его друзей, что из последнего боя его вытащила санитарка, несла несколько километров до медпункта и спасла ему жизнь. После войны Ростоцкий ее нашел, и она увидела его фильмы. Ей он посвятил «...А зори здесь тихие», — вспоминала Драпеко. «Я была студенткой второго курса театрального института, когда начала у него сниматься. Исполнителю роли старшины Васкова Андрею Мартынову было 24 года. Ростоцкому было важно, чтобы все мы стали его единомышленниками».
Его картины выдержали испытание временем. «...А зори здесь тихие» с их цветными вставками из мирной жизни главных героинь теперь воспринимаются как авангардное кино.
Драпеко вспоминала спектакль Юрия Любимова в Театре на Таганке: «Это был потрясающий спектакль. Ростоцкий запретил нам его смотреть, пока мы не закончим съемки. Это было два разных взгляда на войну. У Любимова на сцене маленькие, хрупкие девочки попали в страшный молох войны. Спасения не было. Они были жертвами войны. Ростоцкий снимал другую историю по тому же сюжету о том, как рождаются герои. Не приспособленные к войне девушки попадают на фронт. Старшина Васков — не сверхчеловек, обученный убивать, а простой русский крестьянин. И нет ничего, кроме тебя. Только твоя беззащитная грудь, твои руки и ноги. Это все, что есть у страны. Ты либо встанешь и заслонишь ее, либо враг пройдет. Вот об этом снимался фильм, о том, как в хрупком теле рождается неведомая сила».
Снимали его фронтовики: Ростоцкий, оператор Шумский, художник Серебренников, гример Смирнов, костюмер Галкина. При этом Ольгу Остроумову, игравшую Женьку Комелькову, ориентировали на Грету Гарбо, зарубежную звезду.
Драпеко превратили, как она сама сказала, в деревенскую деваху. «В цветных кадрах я снималась без грима, даже тона на мне не было. У меня был удивительный цвет лица. Когда наступила война, оказалась, что эта румяная, сладенькая, гладенькая Лиза Бричкина выбивается из кадра. Меня чуть с роли не сняли. Чересчур хороша. Тогда гример Смирнов постриг меня тупыми ножницами, убрал брови, ложившиеся вороненым крылом, как говорила моя бабушка, нарисовали 200 веснушек. Их надо было каждый день восстанавливать на том же месте, где и вчера. Для этого сделали большую фотографию моего лица в веснушках. Когда художник-гример меня гримировал, то сравнивал с фотографией. Так из грима и пластики появлялись персонажи.
Я вообще-то была городской девочкой, жила в Царском Селе, училась в Мариинской гимназии, где, между прочим, Алексей Толстой учился. Я окончила музыкальную школу по классу скрипки. В детстве увлекалась поэзией, занималась в литобъединении, которым руководила Татьяна Григорьевна Гнедич, вдова великого Гнедича, переводчица Байрона. То есть я выросла в интеллигентской среде. И надо было из меня сделать Лизу Бричкину».
Драпеко вспоминала свое послевоенное поколение: «Мы играли в войну в разрушенных казармах, воронках из-под бомб. Мальчишки пехотными гранатами рыбу глушили. Ребята из моей школы нашли мину. Ее вымыло из-под моста весной. Как все мальчишки на свете, они стали ее ковырять, чтобы понять, как она устроена. Помню, как плакали на кладбище их мамы. Там есть братская могила моих одноклассников. Так что нам не надо было ничего придумывать. Война была еще вокруг. И если нам удалось рассказать в фильме, как она рушит и строит человека, то мы не зря прожили свою жизнь».
В прошлом году исполнилось 100 лет со дня рождения Станислава Ростоцкого. А теперь его фильмы могут подвергнуть ревизии без тени сомнения. Найдутся такие специалисты. Останется только вспоминать историю о том, как снималась сцена тонущей в болоте Лизы Бричкиной. Как директор картины отправил водителя в магазин за двумя ящиками водки для растирания. Правда же, сомнительный поступок с точки зрения поборников нравственности.
«Болото только сверху растаяло, а на 20 см ниже был жидкий лед. Заложили динамит в болото и взорвали. В воронку стеклась дрыгва, как называют грязь на севере. В нее я должна была погрузиться и утонуть. Думаете, это просто? Дрыгва медленно засасывает, а у нас меньше минуты экранного времени. Ростоцкий кричал: «Быстрее тони». А у меня на ногах сапоги 41-го размера, которые всплыли на поверхность. «Стоп!» — закричал Ростоцкий.
Перед каждым дублем меня отмывали. Делаем второй дубль, и тут вбегает костюмерша Валя Галкина и кричит: «Стойте! Сапоги утопите, а я материально ответственная». Она привязала мне сапоги веревками. Я старалась очень, но Ростоцкий сказал, что делаем третий дубль. К тому времени я протоптала сапожищами под собой яму. Там болота многослойные. То, что кажется дном, просто плотный слой. В любой момент можно провалиться. У меня к третьему дублю только макушка была видна, и он оказался самым удачным. Я так заигралась, что забыла рот закрыть. В кадре вы увидите, как его грязью заливает. Ростоцкий закричал «Ура!». Водка пошла в дело. Мне тоже полстакана дали. Горячей водой отмыли, завернули в шинель, погрузили в директорскую «Волгу» и отправили в Петрозаводск, как героиню. Я полстакана приняла. Мне хорошо, тепло. Пришла в номер, включила воду, чтобы помыться. Ванна набралась. Я туда плюх, а вода-то холодная. Но не заболела. Ни насморка, ни чиха не было. Как на фронте, где, говорят, не бывает простуды.
Тогда и началась моя политическая карьера. Пригласили выступить на пленуме творческих союзов в Доме кино. 29 октября, в день моего рождения, мы так напраздновались в Доме кино, что когда меня там нашли вечером за столом и сказали: «Лена, ты завтра утром на пленуме выступаешь вместо заболевшего Жени Герасимова», я ничего понять не могла. Утром пробудилась, умылась, пошла на пленум. Вышла на сцену, посмотрела на зал и президиум, где сидел Шауро из ЦК КПСС, и сказала: «Где профсоюз, который должен нас защищать? Почему погиб Урбанский на съемках фильма «Директор»? Почему у нас нет охраны труда?» Честно говоря, думала, что меня закопают на семь метров в землю после такого выступления. Кончилось тем, что меня вызвали за кулисы и сказали: «Будешь выступать на XXVI съезде КПСС». Наши либеральные журналисты недавно нашли мое выступление, вывесили его в Интернете. Я могу под каждым словом подписаться».
Елена Драпеко благодарна жителям Ленинграда за то, что уже 25 лет выбирают ее своим депутатом, вспоминает, как принимала 131 закон в Думе — о государственном русском языке, охране памятников, поддержке национального кинематографа.
«Чтобы рассуждать о свете, нужно подробно говорить о тьме»
Кинорежиссер и сценарист Алена Званцова, выпускница мастерской Аллы Суриковой на Высших курсах сценаристов и режиссеров, неоднократный лауреат «Окна в Европу», поделилась своим мнением по поводу нового закона. За ее плечами большой опыт. Алена — автор сценария «Оттепели» Валерия Тодоровского, «Семейных тайн» Елены Цыплаковой, режиссер фильмов «Норвег», «Доктор Тырса», «Небесный суд», «Московские сумерки», «Ячейка общества». В Выборге она проводила интенсив по сценарному мастерству «Особенности драматургии семейных отношений».
«Общечеловеческие ценности (плюс-минус) всегда остаются одними и теми же, — считает Алена Званцова. — Что не запрещено законодательством, то является предметом исследования литературы и искусства. Я буду сожалеть, если под раздачу попадут прекрасные произведения киноискусства. Даже если что-то является тьмой, то для того, чтобы понять, что есть свет, надо говорить в том числе и о тьме. Мне кажется очень тревожной ситуация, если все будет только белое, в солнечных тонах, если прекрасные произведения не смогут дойти до зрителя. Вся драматургия строится на конфликте. Чтобы рассуждать о свете, нужно подробно говорить о тьме. Если о ней не говорить, то это будет конфликт хорошего с лучшим, то есть разговор ни о чем. Собственно, и воспитание человека зиждется на ошибках, столкновении с чем-то неправильным. Иначе не будет ни взросления личности, ни всего остального».
«Есть два запрета — контрреволюция и порнография»
Кинорежиссер и сценарист Лариса Садилова — выпускница вгиковской мастерской Сергея Герасимова и Тамары Макаровой, участница Каннского кинофестиваля, лауреат Роттердамского кинофестиваля и других международных и отечественных киносмотров. За ее плечами — фильмы «С днем рождения!», «С любовью, Лиля», «Требуется няня», «Ничего личного», «Сынок», «Она», «Однажды в Трубчевске».
Мы поговорили о системе запретов, самоцензуре, страхе сделать что-то не так и лишиться своего зрителя.
— На нынешнем «Окне в Европу» вдруг стало очевидно, как многочисленные табу приводят к бегству от действительности. Кинематографисты предпочитают нечто обтекаемое, растекающийся парфюм серьезному разговору о наболевшем.
— Когда мы поступили в мастерскую Герасимова, он нам сказал: «Есть два запрета — контрреволюция и порнография». Тогда всем было понятно, что это нельзя. Сейчас хотят ввести новый закон, который может затронуть все советское кинонаследие. Получается, что любой фильм смогут подогнать под шаблон, сказать, что он противоречит традиционным ценностям, которые кто-то на данный момент определил. Через пять лет какие-то представления изменятся, и кино начнут цензурировать по-новому?
— Придут другие люди и будут пересматривать его сообразно своим представлениям.
— И другие люди, и новые чиновники. Может, все изменится и вместо капитализма наступит социализм, например. И вы закроете снятые за последние 30 лет фильмы? Те, кто пытается цензурировать кино сейчас, не отдают себе отчета в том, что делают. Это не только вредительство. Приведу пример. Я хотела показать своей десятилетней внучке фильм «Неуловимые мстители». А она мне сказала: «Я не могу его смотреть. Он для зрителей 12+». То есть нам в семь лет можно было смотреть этот фильм, а нынешним десятилетним детям уже нельзя. Кто этот ценз определил? Не Союз кинематографистов точно. Кто эти люди? Мы не знаем.
— Как быть тем, кто только приступает к новой работе?
— Мы сами в таком положении — не знаем, какой сценарий сейчас писать. Под запретом ли у нас 90-е? Я не знаю, что будет к тому времени, когда мы закончим свой фильм. Предположим, на него будут потрачены государственные деньги. Что делать в этом случае? Никто не знает. Отсюда и паника, шок.
— И самоцензура.
— Самоцензурированием большинство режиссеров занималось всегда. Если хочешь, чтобы твой фильм показали по телевидению, то нельзя, чтобы в кадре курили, выпивали и так далее. Так было еще до всех запретов.
— На фестивале была возможность пересмотреть фильм 1972 года «…А зори здесь тихие» на большом экране. Даже в нем нынешние активисты способны увидеть то, что представляет угрозу.
— Так мы придем к тому, к чему пришли наши постсоветские республики, перечеркнувшие советское наследие. Например, в Таджикистане. Там провозгласили, что кино началось с 1991 года. Всего остального не существует. Все это может произойти и у нас, если перечеркнут советское кино. И если мы говорим о фильмах, которые нужно показывать школьникам, то им нечего будет смотреть. Нужно подключаться Союзу кинематографистов, пока не поздно.
— Верите в его способность защищать интересы отрасли?
— Был случай, когда Герасимова вызвал к себе Сталин и закрыл фильм «Молодая гвардия». Почему? Он высказал в грубой форме, что нельзя показывать, как советские войска отступали. И Герасимов в свои 40 лет получил первый инфаркт, но отстоял первую серию фильма, объяснив, что если мы не покажем тот ужас, через который прошла страна, тогда не будет очевидна значимость победы. Кто сегодня может так отстаивать свое мнение?
— Смелые были люди. Понимая, чем это грозит, Герасимов отстаивал свои позиции?
— И не только свои. Герасимов был человеком, к которому приходили, показывали картину, если ее запрещали, и он имел такой авторитет, что мог ее отстаивать перед Госкино и Политбюро. Сейчас таких авторитетов нет. Некому вступиться за наши фильмы, защитить их от самоуправства. Посмотрите на уровень образования части сегодняшних депутатов. Почему эти люди, ничего не смыслящие в кино и искусстве, имеют право что-то решать?
— Вспоминается Шукшин.
— Еще в 70-е он рассказывал, как на творческой встрече зрители его учили, как надо снимать кино. Происходило это, по его словам, потому, что в футболе и кино у нас все разбираются, как им кажется. Шукшин говорил, что он же хирурга не учить делать операцию.
И еще важно понимать — нельзя все время показывать, что мы герои. По закону жанра должен быть конфликт. Не может быть все гладко и лучезарно. Почему кинематографисты не берутся за острые темы? Да они боятся попасть под прессинг. Увидит кто-то из тех же депутатов, и закроют картину. Лучше уж снимать сказки. Одни сказки у нас и снимают.
— Даже не сказки преподносят как сказки. Мы это во всей красе увидели в Выборге.
— Опять-таки по той же причине, чтобы не придрались. А я завтра выйду представлять наш фильм «Дочь капитана» и скажу, что у нас не сказка, а быль. У нас есть прекрасный сценарий, но там труп таскают. При этом речь идет о традиционных семейных ценностях. Изменника накажут. Правда восторжествует. Но все равно возникают опасения, вдруг прокатное удостоверение не дадут. И что тогда делать?
— У Клима Шипенко давно готов фильм про Есенина. Говорят, чиновников не устраивает финал. А каким он может быть в случае Есенина?
— О том и речь, что нет людей уровня Герасимова, которые могли бы защитить. Я Михалкову написала письмо: «Обращаюсь к вам, Никита Сергеевич, потому что нашу картину могут закрыть». Он мне не ответил.
Не понимаю, для чего сегодня снимать кино. Чтобы один раз показать на фестивале? Почему надо бегать за кем-то, в ноги кланяться, чтобы твою картину показали? Я не кланяюсь еще, слава богу. Герасимов в своей книге пишет, что разве интересно снимать кино только за деньги. Тогда выбирайте другую профессию.
— В следующем году исполнится 120 лет со дня его рождения.
— Хотя бы фильмы его оцифровали к юбилею. В РГАЛИ хранится так и не изданный учебник по режиссуре, который он написал совместно с Михаилом Роммом и Львом Кулешовым. Его важно издать!
Обсудить