Главной любовью поэта в жизни Твардовского была Красная армия: объясняем почему

Для 115-летие классика-фронтовика стало поводом пообщаться с Петром Приваловым, исследователем из Смоленска, одним из главных знатоков жизни и творчества писателя, лауреатом премии имени Александра Твардовского. Бессменный редактор сборника «Твардовские чтения» рассказал о мифах, связанных с именем Твардовского, поэме «Страна Муравия», спасшей Александра Трифоновича. А еще о том, как писатель сражался с цензурой, пробивая в печать Солженицына, заступался за Бродского. И остался до последней минуты человеком с огромным запасом внутренней свободы.

— Петр Иванович, правильно ли я понимаю, что Смоленск и, в частности, Смоленский университет выступают центрами твардовсковедения, опережая Москву?

— К сожалению, Смоленский университет еще в 90-е утратил позиции научного центра твардовсковедения. Сейчас исследователей творчества Твардовского практически не осталось и в Москве. Гораздо авторитетнее и значимей выглядела и выглядит научная школа Воронежского университета под руководством замечательного энтузиаста, доктора филологических наук Виктора Акаткина.

Как ни странно, именно он высоко оценил и издал несколько замечательных работ по творчеству раннего, «смоленского» Твардовского. На родине же поэта в этом плане царствовала мифическая «Смоленская поэтическая школа» (СПШ) с основателями Исаковским, Рыленковым, Твардовским. Им пели дифирамбы, заимствовали друг у друга и защищали диссертации смоленские ученые. Сам Твардовский и серьезные иногородние исследователи такой школы не признавали. Более того, Рыленков, певец бесконечных рос и кос, и Твардовский были полными антиподами. Твардовского в Смоленске травили именно Николай Рыленков, его друг, журналист и бездарный поэт Василий Горбатенков со товарищи. Они же и запустили легенду о нерушимой дружбе в СПШ.

Всех друзей Твардовского и наиболее талантливых смоленских литераторов — Адриана Македонова, Ефрема Марьенкова, Владимира Муравьёва — в 1937 году коллеги по цеху оговорили и отправили в ГУЛАГ. Твардовский же после успеха «Страны Муравии» чудом спасся, будучи направлен от правления Союза писателей СССР на учебу в Москву, в ИФЛИ, в 1936 году.

«Кулацкий подголосок» заступается за Бродского

— Оставили ли его в покое после переезда в столицу?

— Нет, и там пытались достать «кулацкого подголоска» Рыленков и прочие товарищи, отправляя писательские протоколы-доносы в столичный НКВД и Московскую писательскую организацию. Были грозные разборки в столичных комитетах и комиссиях с требованием к А.Т. отречься и осудить его друга, «главаря троцкистско-авербаховской банды» Адриана Македонова. Твардовский устоял. Вот это меня поразило: он сам себе петлю на шею накинул — только личное вмешательство Сталина, которому очень понравилась «Страна Муравия», спасло Твардовского от лесоповала, а может, и того хуже. Естественно, все эти неприглядные дела после всесоюзной славы и любви к А.Т. оставались белым пятном, старательно подкрашиваемым Рыленковым, который четверть века возглавлял Смоленскую писательскую организацию. Даже его клеветнические заметки в довоенных подшивках были старательно вырезаны. Именно он опубликовал гипотезу реабилитированного литературоведа Македонова о так называемой СПШ, ухватился двумя руками и понес, как знамя.

— В результате образ Твардовского так и остался искаженным?

— Может, все так и оставалось шито-крыто, если бы не вышедшая в 1996 году потрясающая книжка бывшего сотрудника КГБ Николая Илькевича «Дело» Македонова» — уникальное собрание документов из архивов НКВД. Протоколы писательских собраний, показания смоленских литераторов на допросах, оговоры, прямые доносы, которые многих под расстрел подвели. Там всё: фамилии, даты, подписи. И... ничего, тишина. С выхода книги восемь лет прошло, но будто ее и не было для университетских ученых.

В ноябре 2004-го я, еще в 1987 году очарованный ранними стихотворениями Твардовского, собранными в книгу вдовой поэта, замечательными письмами В.А. Твардовской, опубликованными в журнале «Годы», подрядился писать статью к юбилею смоленской писательской организации. Вот тогда и «накопал» книжку своего институтского учителя, профессора СмолГУ Виктора Васильевича Ильина «Не пряча глаз». Вроде ничего особо революционного, но в ней были упоминания смоленского периода творчества А.Т. и отсылка к вышеназванному «Делу» Македонова». Я не стерпел и вслед за статьей 2004 года в журнале «Смоленск» добавил еще двадцать под общим заголовком «О доблестях, о подвигах, о славе». Самыми ревностными и благодарными читателями оказались дочери Твардовского. Почему заголовок из Блока? Потому что истинная доблесть, истинный подвиг были на стороне А.Т., который защищал попавших «туда» друзей всеми возможными способами. Письма в прокуратуру писал, влиятельных друзей напрягал.

Твардовский с молодости был не как все и так им и остался.

— Вы имеете в виду его борьбу за первую публикацию прозы Солженицына в начале 60-х?

— И это в том числе. Твардовский сражался за Солженицына — посмотрите его крайне резкое и честное письмо к Федину. Или как разругался он с председателем Ленинградской писательской организации Прокофьевым, защищая «поэтического трутня» Бродского.

В канун 60-летия в ЦК КПСС Твардовскому прозрачно намекнули, что готовится представление его к званию Героя Соцтруда и надобно ему вести себя потише. Знаменитый его ответ звучит так: «Не знал, что Героя у нас дают за трусость». И он отправился в Обнинск вызволять Жореса Медведева из психушки. А к юбилею получил орден Трудового Красного Знамени...

Прежде поэта пришел ко мне Твардовский как человек чести. Потом уже и поэзия пошла, которой, будучи выпускником филфака пединститута, в котором учился А.Т., я не знал и не представлял вовсе.

И вот так уже больше 20 лет не благодаря, а вопреки университетской науке мы доискиваемся правдивой информации о самом важном периоде в жизни и творчестве Твардовского. Я имею здесь в виду Твардовские чтения в Смоленске. Непосредственным толчком к Чтениям послужило выступление старшей дочери поэта, доктора исторических наук Валентины Александровны Твардовской на презентации книги дневников и писем А.Т.Твардовского 1941–1945 годов «Я в свою ходил атаку» в Смоленской областной универсальной библиотеке 1 сентября 2005 года. С тех пор и до момента смерти в 2023 году Валентина Александровна была почетным гостем и непременным участником Чтений.

Над рукописями трястись...

— Где находится основной архив Твардовского? Чем располагает Смоленск, что есть в местном архиве?

— Архив практически весь обработан и издан вдовой и дочерями поэта. Сейчас он находится в знаменитой высотке на набережной, в квартире А.Т. После смерти родителей квартира и дача в Красной Пахре отошли младшей дочери поэта Ольге, которая проживала вместе с родителями. Валентина от своей доли наследства отказалась, поскольку и квартира у них с мужем была, и дачу во Внукове ей передали еще при жизни А.Т. После смерти Ольги все имущество, включая архив, перешло ее сыну, внуку Твардовского Алексею. Племянник повел себя странно, перекрыв Валентине Александровне доступ к архиву. Это остановило ее работу над последней книгой дневников и писем А.Т. наиболее интересного для нас периода 30-х годов. Часть материалов В.А.Твардовская при жизни передала мне. Эти фрагменты мы опубликовали.

В местном архиве практически ничего не осталось. Я нашел там лишь пару неопубликованных фото (и опубликовал).

Был в Вязьме знаменитый собиратель, создатель музея Есенина Павел Никифорович Пропалов — самое полное и ценное собрание раритетов во всей России, такого и в Константинове нет. Кроме Есенина собирал он все библиографические редкости. У него были редчайшие первые издания книг Твардовского, несколько его писем — так, дежурных. Вообще интересно было бы порыться, но, увы, ничего о судьбе этого ценнейшего архива мне сегодня неизвестно.

— Какое собрание сочинений Александра Трифоновича из изданных в России является наиболее ценным? Дайте, пожалуйста, нашим читателям читать Твардовского «с нуля» — понятно, что «Переправу-переправу» учили в школе наизусть. Может быть, кто-то осилил «Страну Муравию». Но как дальше расти «вглубь и вширь»?

— Конечно, последний шеститомник, который завершала уже Мария Илларионовна, наиболее авторитетен. Но в него тогда так и не пробили «Тёркина на том свете» и «По праву памяти», нет и некоторых важных стихов «поэзии предухода». Хорош трехтомник, составленный Марией Илларионовной с предисловием и комментариями Андрея Туркова. Там есть любопытнейшие куски так называемой «неудавшейся повести». Очень хорошая деревенская (колхозная) проза, упомянутые «непрожодные» поэмы и поздние стихи, не публиковавшиеся. К 100-летию мы планировали издание десятитомника. Были наброски содержания, еще были люди, которые могли подготовить и прокомментировать тексты. Но финансы, время поджимало... И, честно говоря, дочери «поопасались» тогда мне это доверить. Поезд ушел.

Что касается, с чего начать — вглубь и вширь. Тут рецептов нет. Знаменитый наш историк и философ Михаил Гефтер писал, что ко всем Твардовский приходит по-разному. Иногда, как было со мной, наперекор. Разругал мне один товарищ изданную в 1987 году Марией Илларионовной книжку «Из ранних стихотворений». Мол, зачем она эти слабые вирши опубликовала, опозорила мужа. И я начал листать этот сборник. Да, есть корявые стихи — этакая лаборатория, он ищет свой тон, стиль. Но вдруг наткнулся на стихотворение «Родное». Процитирую здесь лишь четыре строчки.

…Я вижу — в сумерках осенних

Приютом манят огоньки.

Иду в затихнувшие сени,

Где пахнет залежью пеньки...

Это пишет 16-летний юноша с шестью классами образования. Слова все свои, незатасканные. Здесь не осознанный «прием», не техника, которая еще как раз подводит. Это дар его, «стереопоэзия». К восприятию четырех строчек подключаются все наши органы чувств, задается эмоциональная и физическая нагрузка: сначала зрение («вижу»), эмоция («приютом манят»), физическое действие («иду»), слух («затихнувшие»), обоняние («пахнет»). Просто поразительна информативная насыщенность этих строк. Мы абсолютно точно ориентированы во времени суток (не просто вечер — «сумерки») и года (осень), точно определено место («сени» — деревенская изба, в среднерусской полосе — «залежи пеньки»). Не в этом ли разгадка необычно сильного «эффекта присутствия», который переживается едва ли не болезненно (подходит здесь упоминавшееся «мерещится»), начиная уже с этих первых его стихов и заметок, рассказов. Роюсь в памяти — и пока ни у кого из великих не обнаружил подобной «плотности» речи.

Совершенно по-особому задело меня стихотворение «В глуши»:

Проходит день, как дальний пешеход,

Сосет тоска без табаку и книжек,

А дождь окошки неустанно лижет

И за порог мне выйти не дает.

Забыла ты, как нестерпимо здесь,

Как нас по избам запирает осень...

Сразу видно — гармонист.

Так открывал я своего Твардовского, еще по-мальчишески открытого, не застегнутого на все пуговицы — не хрестоматийного. Может, поэтому, как своего рода первооткрывателю (эти никем не читанные поэмы мы переиздали через 75 лет), мне дороги и его первые поэмы «Путь к социализму», «Путь Василия Петрова». Но спорить нечего — вершина смоленского, а может, и не только смоленского периода — бесподобная «Страна Муравия». Современников-поэтов, больших поэтов она прямо с ног валила.

Наших незабвенных друзей В.А. Твардовскую и А.М. Туркова всегда очень огорчало, что все творчество поэта старательно сводят лишь к «Василию Тёркину», даже к какому-то переплясу: «Только взял боец трехрядку — сразу видно: гармонист».

Между тем, если даже только о войне говорить, то многие серьезные ценители (тот же Михаил Гефтер) лучшей поэмой Твардовского считали «Дом у дороги». То есть какие-то советы давать, с чего начать и что читать, бесполезно. Симонов сначала очень невзлюбил «За далью — даль», а потом понял, проникся...

— Насколько изучен и насколько ценен смоленский отрезок биографии? Каковы его периодизация и основные события?

— До «Твардовских чтений» это был вовсе нехоженый лес, полный мифов и домыслов. Было сильное течение идеализации жизни в Загорье. Но достаточно обратиться к юношеским дневникам, чтобы убедиться, что жизнь в оторванном от людей хуторском мирке была для поэта невыносима. Первые записи: что бы я ни сделал, чтобы вырваться из этой кулацкой семейки. Смущают исследователей и строки, в которых говорится о ненависти к отцу. Тот твердой рукой направлял сына в кузню — наследовать ремесло. Но Твардовский рвался в большой мир, очень много читал. В 14 лет окончил шестой класс белохолмской школы. Она закрылась, большинство одноклассников продолжили учебу в Ельне. Отец же посчитал, что сыну довольно образования для работы «в имении». И потом школа на него «вредно влияет». Там А.Т. вступил в комсомол и полгода таил это от отца. Дважды уходил из дома, но постоянную работу в окрестностях найти было трудно. В конце концов юноша принял приглашение писателя-рабочепутейца Ефрема Марьенкова и в январе 1928 года, в 17 с половиной лет, окончательно ушел из дома.

Твардовский - «певец» коллективизации

В Смоленске жилось ему голодно и холодно. Практически до 1936 года его и семью постоянно угнетало безденежье. Работу, особенно человеку с подозрительным социальным происхождением, найти было невозможно. Он перебивался грошовыми репортерскими гонорарами от «Рабочего пути». Летом 28-го года не выдержал и с другом Македоновым отправился в Москву, где продержался полгода, приобрел некоторые полезные знакомства — и вернулся в Смоленск. Не только потому, что нужда достала, но не о чем стало писать. Он с головы до ног, что называется, был крестьянский поэт. А тут «Великий перелом», коллективизация. Он много и напряженно работает. В 30-м году выходит небольшая повесть «Дневник председателя колхоза». В газетах публикуется ряд сильных стихов о перестройке деревни. Твардовский всей душой поверил в коллективизацию и неустанно отстаивал эту свою веру. Между тем творчество его и сам автор, не желающий писать по установкам РАППа, сильно не понравился лидеру писательской ассоциации Леопольду Авербаху, который отбывал в Смоленске недолгую своеобразную ссылку в роли редактора «РП». По инициативе Авербаха Твардовского исключают из РАППа на полгода. Спасает его создание журнала облисполкома «Западная область», куда его берут ответственным секретарем. Редактора журнала Локтева А.Т. впоследствии называл своим настоящим отцом, поскольку отцовской любви в Загорье он не испытал.

— До первого настоящего дебюта Твардовского оставались считаные месяцы....

— Не все так просто. Первая «колхозная» поэма А.Т. «Путь к социализму» вышла в центральном издательстве благодаря положительному отзыву Багрицкого. Но критика обошла ее молчанием. В марте 1931 года отцовскую семью раскулачили и сослали на Северный Урал в поселок лесозаготовителей на реке Ляля. А.Т. женится на Маше Гореловой. Его окончательно исключают из РАППа. На этот раз последствия были серьезные: целый год его не печатали в газетах. Потом РАПП разогнали, и дышать стало легче. Выходит вторая поэма «Путь Василия Петрова». Главная кулацкая вражина в поэме — кузнец Гордеич (отца классика звали Трифон Гордеевич. — И.В.). А.Т. не только профессию и прозвище отцовские ему дал, но и повадки, присловья — не перепутаешь. Впоследствии он жалел об этом, и отношение к отцу изменилось.

В 32-м Твардовской поступает на филфак пединститута с обязательством сдать экзамены за курс средней школы. В 34-м выходит нашумевшая статья Василия Горбатенкова «Кулацкий подголосок». Тем не менее А.Т. принимают в новообразованный Союз писателей СССР и выбирают делегатом Первого съезда СП с совещательным голосом.

Это грандиозное событие дало новый толчок творчеству А.Т.: он уходит в академический отпуск с третьего курса института и ставит все на создание «Страны Муравии». И побеждает — управляется за год. Еще до публикации поэма получает массу восторженных отзывов.

Поэт переходит в новое качество. Весной 36-го А.Т. занимает у Исаковского большую сумму денег под будущий гонорар, едет в Вятскую губернию и перевозит в Смоленск родительскую семью. Поселяет их в недавно полученной комнате. Маша с дочкой, родившейся в ноябре 31-го, возвращается к маме в коммуналку на улице Кашена, самого Твардовского СП СССР направляет на учебу в ИФЛИ. Так закончился смоленский период в жизни А.Т., наиболее важный и плодотворный. За восемь лет он опубликовал более двухсот стихотворений. В дневнике пишет о полностью законченных до «Страны Муравии» четырех поэмах (то есть пять поэм написаны в Смоленске, за всю оставшуюся жизнь — тоже пять). Кроме уже названных «смоленских» это «Мужичок Горбатый», уничтоженный цензурой, и «Бизюки» (плотники то есть). Эти поэмы известны лишь в отрывках. Кроме того, есть упомянутая повесть и около трех десятков блестящих очерков, опубликованных в основном в «Рабочем пути».

Я согласен и на орден

— За «Муравию» молодого Твардовского наградили орденом Ленина — случай беспрецедентный.

— Тем более что в 1939 году состоялось вообще первое награждение писателей правительственными наградами. Фадеев рассказывал, что в первоначальном списке, поданном Сталину, А.Т., как самый молодой, стоял в конце, и планировался ему орден Красного Знамени. Сталин молча взял синий карандаш и провел стрелку вверх, собственноручно написал: «орден Ленина». Это была, пожалуй, одна из главных личных побед молодого поэта. Но нужно упомянуть и о самой страшной личной трагедии А.Т. В октябре 38-го умер от дифтерита его горячо любимый сынишка Саша. Ребенку был год и три месяца.

С 1939-го начинается новый период в жизни поэта — военкоровский. Сначала освободительный поход Красной Армии в Западную Белоруссию, затем финская война. Тяжелейшие впечатления от больших потерь. «Записки с Карельского перешейка» тяжело читать. Кстати, хрестоматийные главы «Тёркина» «Переправа» и «На привале» — с финской кампании. Они отредактированы под новый замысел.

На войне с «белофиннами» А.Т. был награжден орденом Красной Звезды. Окончательно кончился крестьянский поэт Твардовский — в его жизнь и творчество вошла новая любовь — армия. Надолго.

— Великая война для Твардовского стала толчком к созданию великих произведений?

— Несомненно. С 1941-го по 1945-й А.Т. написал массу очерков, заметок, стихов. Основное, конечно, поэмы «Василий Тёркин» и «Дом у дороги». А сразу после войны выходит дорогая его сердцу книга военных очерков «Родина и чужбина», в ней война показана как она есть. За поэмы их автор получил Сталинские премии, за очерки — больно по голове. Последовала разносная критика за упадничество, принижение подвига и т.п. Такая же судьба постигла стихотворение Исаковского «Враги сожгли родную хату».

Послевоенные годы очень тяжко дались Твардовскому. Он ищет свою тему. Всенародная признательность Сталину за Победу, за то, что весь мир заставил считаться с СССР, не обошла Твардовского. Он пишет цикл стихов о Сталине (в войну вообще его не поминал). С 1950 по 1954 год редактирует «Новый мир», работает над поэмой «За далью — даль». Но работа трудно идет, никак не дается «сталинская глава». И не один год он над ней будет биться. Чтобы как-то отвлечься, за несколько месяцев реализует старую задумку «Тёркин на том свете». И уже она в набор пошла, но тут Твардовского снимают с редакторской должности за публикацию ряда «политически ошибочных статей» и поэму, в которой усмотрели шарж на существующий строй. Так завершился в 1954 году первый заход в «НМ». А.Т. очень сильно переживает постигшее его изгнание. Даже мысли о самоубийстве появляются. Но ничего, выправился. Отправился в поездку по Сибири — нужно было для поэмы. И закончил «Дали» лишь в 1960 году. В 1958 году состоялся его второй заход в «Новый мир», на этот раз на 12 лет. Теперь он сроднился с журналом. Установился контакт с Хрущёвым. Тот неожиданно для всех разрешил публикацию совершенно «непроходной» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

«Оттепель» закончилась, впереди небытие

Вдохновленный успехом, А.Т. решает попытаться опубликовать залежавшегося «Тёркина на том свете» и в 1963 году получает «добро» от вождя. Но оттепель закончилась, похолодало, «потустороннего Тёркина» изымают из библиотек, даже «Дом у дороги» перестают упоминать. И совершенно безнадежной оказалась попытка поэта опубликовать небольшую поэму «По праву памяти». «НМ» разгромили. А.Т. вынужден был уйти из журнала. И этого не пережил. Весной 1970 года сделал последнюю запись в дневнике. Он уже болел, могучий организм долго сопротивлялся, но рак легких — страшный зверь. 18 декабря 1971 года А.Т. умер на даче в Красной Пахре.

— Чем вас и «твардовсковедение» обогатило знакомство с Валентиной Александровной? Что она успела до момента кончины сделать для популяризации и сохранения наследия великого отца?

— Валентина Твардовская, как уже говорилось, вдохнула жизнь в Чтения, приглашала на них интересных людей. Благодаря ее энтузиазму и авторитету в «Твардовских сборниках» (их вышло уже шестнадцать) публиковались уцелевшие твардовсковеды и твардовсколюбы от Калининграда до Владивостока, а также из Белоруссии, Украины, США, Великобритании, Германии. Сейчас почти весь наш актив ушел из жизни. Чтения переживают не лучшие времена. То, что наши сборники презентовали в ЦДЛ, что смоляне были почетными гостями на премьере «Василия Тёркина» в доронинском МХАТе и на открытии памятника Твардовскому в Москве, — заслуга Валентины Александровны.

Она с сестрой подготовили к печати и замечательно прокомментировали шесть солидных томов дневников и писем А.Т. 60-х, 50-х годов, военных лет. Также В.А. в значительной степени развеяла «белое пятно», которое представляла собой литературная жизнь Смоленска 30-х, опубликовав в наших сборниках «Смоленскую трилогию» — так я называю цикл статей, основанных на документах из отцовского архива. Теперь уже в моем архиве хранятся полтысячи писем от Валентины Александровны. Они стали своего рода дневником нашей работы по восстановлению истинной картины жизни и творчества Твардовского и его окружения.