Али Хамраев родился в Ташкенте. Внук батрака и сын актера и сценариста Эргаша Хамраева, он отправился в Москву поступать во ВГИК. В дальнюю дорогу взял консервы, чтобы не умереть с голоду. Ныне Али Хамраев знаменитый режиссер, живет в итальянском Сан-Ремо, где в 1980 году получил Гран-при за фильм «Триптих». Он работает в разных странах, а фильм о Параджанове снимал в Армении, Грузии и Узбекистане.
— Был полный зал, — вспоминает Али Хамраев показ в Третьяковке. — После фильма состоялся интересный разговор со зрителями. Сейчас решается вопрос участия нашей картины на одном из российских фестивалей. Потом ее увидят в Нью-Йорке, где пройдет ретроспектива из четырех моих фильмов: «Без страха», «Триптих», «Белые, белые аисты», «Я тебя помню». Изюминка мероприятия в том, что это будет показ пленочных копий. Организаторы связались с Амстердамским музеем кино, где они хранятся.
— Музей в Амстердаме прекрасный, но почему именно там хранятся ваши фильмы?
— Десять лет пленка лежала у моего сына на студии в Милане, где нет необходимых условий для хранения. Она же со временем портится. Мне посоветовали передать ее в Сингапурский музей. Потом выяснилось, что это возможно сделать только через какое-то время, а Амстердамский музей готов был забрать пленку сразу. Мой сын связался с его сотрудниками, и через два дня в Милан прислали грузовик, загрузили 25 яуфов с фильмами. Позднее меня с женой Гулей пригласили в музей, и я увидел, как девушки в перчатках реставрируют пленку. Там уже оцифровали мои фильмы. Мы заключили договор о безвозмездной передаче пленки. Если мне потребуется какой-то фильм для показа, то его предоставят бесплатно моим друзьям. Так уже было в Париже.
— Как родилась идея фильма о Параджанове?
— Я увидел в Интернете, что 9 января 2024 года исполняется 100 лет со дня его рождения. Через несколько дней я гостил на даче у оператора Юрия Клименко, который с Параджановым работал. «Если Сергею 100, значит, и нам скоро по 100», — сказал Юра. Мы с ним договорились сделать кино. Я вернулся в Италию, позвонил кинорежиссеру и нашему другу Роману Балаяну («Полеты во сне и наяву», «Храни меня, мой талисман», «Филер»), рассказал о замысле. Через полчаса он попросил прислать копии наших паспортов, а через час у нас уже были авиабилеты в Ереван. Мы жили там и у нашего продюсера, и в других квартирах. Моя жена готовила, кормила меня и монтажера. В Тбилиси нас отвезли знакомые. Всегда кто-то помогал. Несколько эпизодов мы сняли в Ташкенте. Копейку достанем — работаем. И так 18 месяцев. Непросто было.
— Как о вас узнали в Роттердаме?
— В апреле прошлого года у меня была ретроспектива во Франкфурте. Я туда взял черновой монтаж картины о Параджанове, показал в узком кругу. Его увидел отборщик кинофестиваля, позвонил своему руководству и сообщил, что можно устроить мировую премьеру.
— Знаю, что сейчас вы готовы приступить к завершению неоконченного фильма «Невечерняя» Марлена Хуциева. У многих за него болит душа.
— Началось с того, что меня нашел итальянский режиссер Джулиано Фратини. Он снял фильм о Тарковском, написал книгу о Марлене Хуциеве и мечтает выпустить ее в России. Джулиано обратился к сыну Марлена Мартыновича Игорю. А через некоторое время Игорь предложил мне завершить «Невечернюю», сказав, что фильм практически готов, надо только кое-что почистить, поставить музыку. Есть продюсер Роман Толокнов, готовый довести дело до конца и снять фильм о том, как реанимировали «Невечернюю».
4 октября исполнится 100 лет со дня рождения Марлена, и один из крупнейших международных фестивалей выразил заинтересованность в проведении юбилейного вечера и премьеры «Невечерней». Больше такого случая не будет. Фильму могут дать жизнь. Вестерн сделать не обещаю, но приложить все усилия, чтобы картина смотрелась, смогу.
— Только что в Новом Иерусалиме открылась выставка сокровищ Нукуса. Вспоминала там ваш фильм «Страсть Игоря Савицкого» о собирателе этой коллекции.
— Мы познакомились с Савицким в 1968 году. У нас тогда был перерыв в съемках, и я спросил, что интересного в Нукусе. Мне рассказали про Савицкого, и я пришел в музей. У него тогда было три комнаты и набитый картинами подвал.
Спустя годы мы прилетели в Нукус с Рустамом Сулеймановым, с которым вместе снимали фильм о татарском художнике, и встретились с директором музея Мариникой Бабаназаровой. Рустам предложил снять фильм. Я сказал, что про музей не очень интересно, а вот про Савицкого я бы сделал. Никого тогда не допускали в музей снимать. Существовало вето. Я написал письмо на имя замминистра культуры, с которым был знаком, и получил резолюцию: «Не возражаю». Приехал с этим письмом в Нукус, все снял. А когда фильм был готов, начали выяснять, кто разрешил.
— Савицкого действительно спасла пустыня и удаленность от столиц?
— Когда он еще не работал в музее, был молодым живописцем, его нашли как внука расстрелянного деда, пытали, перебили жизненно важные органы. У него после этого голос изменился. Святой он был человек и очень одинокий. Реставратор Альвина Шпады рассказала, как они его хотели женить. Одна женщина, работавшая в музее, готова была заботиться о нем, стирать и готовить. А он ее выгнал. Когда к музей приехали два молодых художника, Савицкий их разместил в своей квартире. А сам бросил на пол пальто и спал. Вот такой он был человек. На Урале в доме умершего художника заметил портрет Алишера Навои, которым от дождя закрывали потолок. У Савицкого было только три рубля — выкупил, потом уже прислал деньги. Он начал с того, что собирал поделки. Про него можно бесконечно рассказывать.
— Вы давно живете в Италии. Какие кинопроекты возникали там?
— Итальянцы участвовали в моей картине «Бо Ба Бу». А когда-то я начинал с ними работу над фильмом о Тамерлане, но сценарий Фридриха Горенштейна и Хамраева не понравился в ЦК компартии Узбекистана. Мы якобы обелили образ тирана и кровопийцы. Я объяснял, что это сложная фигура. Когда распался СССР и те же люди заняли другие кабинеты, меня вызвали и обвинили в очернительстве нашего великого предка. Горенштейн час смеялся.
— На уровне сценария зарубили?
— Мы запустились. Подключились итальянцы, дали 40 миллионов долларов. Прошел подготовительный период. Но была прослойка чиновников, которым я сказал: «Воровать не дам». Президент итальянской компании Энцо Д′Амбозио попросил объяснить им, что даст 100 тысяч долларов после фильма. А сейчас они будут жить в пятизвездочных отелях, летать бизнес-классом. Я ему сказал: «Энцо, психология наших чиновников такова, что они хотят сейчас доллар, а не потом миллион». И все! Президенту Каримову доложили, что Горенштейн и Хамраев пытаются извратить образ великого полководца, собираются снимать в главной роли американского актера.
— Кто это был?
— Самому первому продюсеру я сказал, что мне очень нравится актер, снимавшийся в «Дороге» Феллини. И он нашел Энтони Куина в Риме. Назначили встречу в ресторане, а потом все лопнуло. Пожилого Тимура согласился сыграть Шон Коннери, но в Узбекистане сказали, что у нас есть свои Тамерланы.
Когда СССР рухнул, все рухнуло. Помню, как миллион рублей нам выделил Центробанк. Я прилетел в Москву. В коридоре гостиницы «Россия» встретил Элема Климова. Тогда шел Московский международный кинофестиваль. Элем сказал: «А вот и наш итальянец! Алик, выручай. Через три часа прилетает Феллини получать Гран-при». И я с ним и Джульеттой Мазиной провел два дня. У меня сохранились фотографии с их автографами. Как-то мы обедали, я вынул записную книжку и сказал: «Федерико, Акира Куросава и Микеланджело Антониони дали мне профессиональные советы. Прошу, чтобы и вы это сделали». Он стал отказываться, но Джульетта меня поддержала.
— Какой совет он дал?
— Когда снимаешь фильм, не думай о зрителе. Думай о том, чтобы твой фильм понравился жене и самым близким друзьям.
— А что сказали Куросава и Антониони?
— Куросава дал гениальный совет: «Когда снимаешь дождь, с неба должен извергаться водопад. Если снимаешь ветер, то герой должен крепко держаться, чтобы его не унесло. Когда снимаешь снег (тут он вытянул ладонь), то его должно быть столько, чтобы не видно было ладони. Тогда чувства в твоем фильме наберут высоту».
Микеланджело устроил скандал: почему его обманули, показали декорации могилы Тимура, а не настоящее захоронение в подвале? Через министра культуры нам удалось получить директиву «Показать!». Тонино Гуэрру, правда, туда так и не допустили. И вот мы сидим в шесть утра в номере у Антониони, пьем чай, ждем, когда можно будет идти. К тому времени он посмотрел мои фильмы «Без страха» и «Человек уходит за птицами» и сказал, что я не нуждаюсь в советах. А потом все-таки их дал: «Первое: следи за тем, чтобы у тебя хорошо работал желудок, иначе ни одного кадра не снимешь. Второе: спи меньше. Пять-шесть часов достаточно. Остальное доберешь. Пока везут в машине, заряди свои аккумуляторы. У вас в СССР так много совещаний и собраний, спи на них».
— Легенды ходили о том, как Антониони должен был снимать кино в Узбекистане, но так и не снял.
— В 1976 году он впервые приехал на Ташкентский кинофестиваль, попросил отвезти его туда, где я снимал «Человек уходит за птицами». А через год Антониони вернулся на выбор натуры. Он должен был снимать «Бумажного змея» по сценарию Тонино Гуэрры. Я с ними ездил по Узбекистану. Он уже решил, что Юрий Клименко будет оператором, а Шавкат Абдусаламов — художником-постановщиком.
Идея была интересная. Мальчик запустил змея к Луне, но длины веревки не хватало, чтобы приблизиться к ней. Взрослые начали ему помогать, распускали ковры и одеяла, но ниток все равно было мало. Они распустили всю одежду, остались голыми. В финале самолеты поднимались в небо, с них просматривался непонятный предмет. И был дан приказ его уничтожить. Самолеты разрывали трос, и нити падали с неба на Токио, Нью-Йорк, Лондон, Париж.
Когда мы вернулись с Антониони из пустыни, где он смотрел юрты, фактуру, начальник международного отдела «Мосфильма», который был с погонами и хорошо поддавал, встал передо мной на колени в номере гостиницы и сказал: «Прошу, сделай все, чтобы фильм не снимался. Иначе я погибну. Это же провокация против нашей страны».
Я ничего не сказал Антониони. Тогда пригрозили Абдусаламову. Бедный Шавкат пугал Антониони холерой, местным населением, способным зарезать. Спустя много лет я спросил у Микеланджело, что же тогда произошло. Оказалось, что они с Тонино все прекрасно поняли — не идиоты же. А настоящая причина была в другом. Ермаш подготовил договор, по которому Советский Союз участвует, помогает, но негатив должен принадлежать СССР. И итальянцы вынуждены были отказаться от совместной работы.
— У вас наверняка есть новые замыслы?
— Конечно. Я же не буду целыми днями есть спагетти и пить вино. Так можно с ума сойти. Хочу снять два документальных фильма. Один о моем друге, писателе, кинодраматурге со сложнейшей биографией Фридрихе Горенштейне. У меня есть запись, как он читает сценарий фильма «Тамерлан Великий». У него был ужасный почерк. Никто не мог разобрать. Я ему предложил зачитать текст, и он у меня дома его читал два или три часа. Есть запись с Фридрихом, сделанная в римском аэропорту.
Тут важно найти форму рассказа. В последний раз мы с Фридрихом встречались в доме ветеранов кино в Матвеевском. Тогда издавалась его книга, и он на несколько дней прилетел в Москву. Мы весь вечер проговорили Он уже сильно похудел и сказал мне: «Никогда не экономь на здоровье. У меня четвертая стадия рака». Вскоре Фридрих скончался.
— А второй фильм о ком?
— Мой долг сделать картину об Андрее Тарковском, свою, личную. Как-то в Берлине мы с ним сидели, разговаривали. Я пожаловался на трудности со сценариями. Андрей пообещал: «Я тебе напишу». И они с Александром Мишариным написали потрясающий сценарий «Сардор». У меня есть письма Андрея, где он сообщает, что написал его для меня. Один российский продюсер, работавший с сыном Тарковского, Андреем Андреевичем, как-то предложил вернуться к этой идее, но разговорами все и ограничилось.
Андрей приезжал в Ташкент, был у меня дома. Я устраивал ему в Политехническом лекции, чтобы он чуть-чуть заработал. На полученные две тысячи рублей можно было три месяца жить. Вместе мы были в Италии, в 1973 году — в ГДР. Он так и не узнал, что руководителем делегации считался я, хотя официально значился он. Тогда действовали так. Звонок в дверь. На пороге стоят два одинаковых человека в макинтошах и говорят: «Нам нужен Хамраев Али Эргашевич». Увидев, что моя мама испугалась, успокоили: «Не волнуйтесь. Мы — дежурные Верховного Совета. Нам поручили срочно отправить товарища Хамраева в Москву». Мама потом сказала, что так моего папу арестовывали в 37-м. В Москве я узнал, что с трудом удалось пробить Тарковского и кинорежиссера Алексея Сахарова на Неделю советского кино в ГДР.
— А Сахарова-то почему?
— ЦК возражало. Сахаров должен был поехать с фильмом «Коллеги». Он вырос в Дрездене. Его отец был там начальником гарнизона советских войск. Филиппу Ермашу пришла в голову идея отправить еще и меня, чтобы я, как автор революционного фильма «Чрезвычайный комиссар», был ответственным за делегацию. Несмотря на все это, потрясающая получилась поездка, и мы подружились.
Обсудить