Ближе к юбилею Владимир Малышев начал писать рассказы и стал поэтом-песенником

История жизни Владимира Сергеевича достойна отдельного описания. У него классическая голливудская биография — восхождения сельского мальчишки к кинематографическим высотам. Он родился в 1949 году в подмосковном селе Новопетровское. Окончил экономический факультет ВГИКа, почти 18 лет возглавляет прославленный киновуз.

Многие из нас узнали Владимира Малышева в начале 1990-х, когда он возглавил Госфильмофонд и организовал там один из лучших в стране фестивалей архивного кино «Белые Столбы», куда приезжали со всего мира киноведы и архивисты. Атмосфера была незабываемая. До сих пор специалисты со всего мира вспоминают не только кинораритеты, но и птичьи кормушки в парке, где для гостей в морозный день была приготовлена стопка с кусочком сала. Классики Марлен Хуциев и Ростислав Юренев не отставали от молодых.

Позднее Малышев занимал пост замминистра культуры РФ, стал заместителем руководителя Федерального агентства по культуре и кинематографии. Сейчас это всего лишь сухое перечисление должностей, а в свое время перемещения Малышева и реорганизации киноструктур, в которых он работал, вызывали сумасшедшую волну в среде кинематографистов. Выходили выступать даже в кузове грузовика. Жизнь бурлила.

Мы поговорили с Владимиром Сергеевичем накануне его юбилея.

— Дата серьезная. Что самое важное случилось в вашей жизни к этому дню?

— Признаюсь, испытываю удовлетворение от того, как прожил большое количество лет. Никакой грусти по поводу того, что осталось не так много, у меня нет. Надо быть реалистом. Слава богу, я еще в строю. Не в том смысле, что занимаю высокую должность. Всегда себя контролирую. Вроде бы еще не Байден. Даже что-то инициирую и испытываю удивление, оглядываясь на свою жизнь.

Родился я в поселке в небогатой семье. Отец умер, когда мне было семь лет. Мама осталась с тремя детьми. Мой путь мог сложиться иначе. Открывалось два пути — пойти на фабрику, которая была рядом, или в техникум. После восьмого класса мама меня направила в железнодорожный техникум.

— Почему именно туда?

— Там было общежитие. Но меня тянуло к гуманитарным наукам. После армии я абсолютно случайно попал во ВГИК, благодаря тому что встретился в нашем поселке с одним земляком. Он и посоветовал. Я все армейские годы готовился к поступлению на журналистику в МГИМО.

— Если сравнивать вас в те годы с нынешними студентами, то разница, наверное, огромная?

— Мы были более самостоятельными. Психологи и социологи считают, что нынешнее молодое поколение встречает меньше трудностей. Хотя кто-то из обеспеченной семьи, а кто-то знает, что такое нужда. Моя мама не могла купить мне лыжи с ботинками. А когда я учился в пятом классе, было принято приходить на школьный вечер в обновке. А у меня ее не было, и я остался дома. Темнело рано, но я даже свет не включил, сидел и грустил. Пришла с работы мама. Ей каким-то чудом удалось купить мне яркую ковбойскую рубашку. И я еще успел на танцы, хотя школа находилась в паре километров от нашего дома. Я это рассказываю не для того, чтобы меня пожалели, какой я бедненький. Многие так жили.

— Трудно было осваиваться в Москве?

— Москва такой город, где иногородним надо было пробиваться. Из-за того, что не было ни жилья, ни денег, мы были активнее. Первые полгода общежития у меня не было, жил у дальних родственников на Соколе. Это была семья полковника. Там было двое детей примерно моего возраста. Утром на завтрак подавали сардельки, вермишель или какой-то другой гарнир. У каждого — тарелка, вилка, нож. У нас в поселке такого не было. Сначала съешь первое. Потом в ту же тарелку тебе положат второе. Как только я начинал разрезать сардельки, они, заразы, непременно выскакивали. Я их очень любил, но, засыпая, думал: «Не дай бог, с утра будут сардельки. Опять придется краснеть».

— Вам надо мемуары писать.

— Мне уже предложили написать воспоминания о деятелях искусства, с которыми я встречался. Потихоньку начал. Написал про Станислава Говорухина, Вадима Абдрашитова... С Вадимом всю жизнь дружил, несмотря на разницу характеров. Мы же учились во ВГИКе в одно время. Откровенно скажу, поколение ушло, и образовалась пустота. Куда ни придешь, смотришь, а ты самый старший. Непривычно! Издатель попросил написать немного о себе, чтобы читателям было понятно, кто я такой. А я — администратор. Что мне писать о себе? Начал вспоминать, и всплыли детали, о которых я лет шестьдесят не вспоминал. Посмотрел на свою жизнь со стороны, и стало интересно, как в поворотные моменты, которые у каждого из нас есть, как будто кто-то направлял и отводил беду. Допустим, пошел мой приятель не в ту сторону, а я почему-то нет. И он пропал.

— От чего бог отвел?

— Уже в Москве заступился за школьного приятеля на танцах. А я боксом и борьбой занимался. Поставил фингал. А ударил-то один только раз. На меня дело в милиции завели. Два месяца по выходным вызывал меня на допросы лейтенант милиции. Оказалось, что у него были какие-то дела с отцом парня, которому я врезал. Тот был начальником гаража, привозил лейтенанту стройматериалы на дачу. У них была задача упрятать меня в места не столь отдаленные от трех до пяти лет.

— Что же спасло?

— Выручила мама. Не сказав ни слова, она поехала к районному прокурору с моей характеристикой. Прокурор ее изучила и удивилась тому, что я ленинский стипендиат во ВГИКе. Тогда в вузах это был редчайший случай. Прокурор переспросила: «Как ленинский стипендиат? Моя дочь учится в серьезном вузе, так у них на весь курс только два стипендиата». Я был тогда в одном шаге от тюряги. Таких реперных точек было у меня немало. В молодости мы отмахиваемся от каких-то мыслей, а потом начинаешь понимать, что все неспроста.

Мне было 32 года, когда я работал в главке кинопроката Госкино СССР. Каждую неделю на протяжении семи лет мы получали письма от инженера из Свердловска, написанные на 15–20 страницах. Он критиковал иностранные фильмы, выходившие в прокат.

— А тогда было положено реагировать на такие письма.

— Да, но всем надоело на них отвечать, и мы это делали по очереди. Звонили в Свердловск, и там сказали, что инженер состоит на учете в психбольнице, но он безопасный, поэтому справку выдать не могут. Если бы она была, мы могли бы не отвечать на его письма.

— Очередь дошла до вас?

— Инженер написал какую-то чушь про хороший приключенческий фильм. По молодости я забросил письмо в дальний ящик. Прошло месяца два. Иду от метро. Солнышко светит. И вдруг вспоминаю про письмо. Пришел на работу, написал ответ: «Благодарим за то, что так внимательно следите… Мы учтем ваше мнение…». Через день приехал из Госкино начальник главка и сообщил, что из ЦК пришло поручение разобраться с жалобой жителя Свердловска, на критику которого мы не реагируем. Я принес копию ответа, правда, число не показал. Мое письмо отослали зампреду, он отчитался в ЦК, что ответ дан, мнение учтено.

— Теперь это воспринимается как анекдот. Но то, что голос народа услышан, впечатляет.

— В то время такого мелкого клерка, как я, могли тут же выгнать с работы за такой проступок. Даже за ошибку в письме могли уволить. Тогда я понял, что звоночки не зря идут.

— Вы сознательно карьеру выстраивали?

— Интересные повороты в моей жизни были абсолютно случайны. Выстраивать карьеру плохо получалось. А вот неожиданные моменты и назначения, включая приход в Госфильмофонд, были. Меня вызвал председатель Госкино Александр Иванович Камшалов и сказал: «Умер директор Госфильмофонда. Свою кандидатуру там найти не могут. Знаю, что ты из поселка. Вот и давай». А я был тогда первым заместителем Союзкинорынка и ответил, что сам подмосковник, знаю, как не любят москвичей в Подмосковье, да еще министерских аппаратчиков. «Если боишься, я бумагу порву», — сказал Камшалов. Меня это задело, сказал, что не боюсь, и поехал. 11 лет работал в Госфильмофонде, о которых до сих пор вспоминаю с удовольствием.

— На частную жизнь, не связанную с профессией, время остается?

— С момента поступления во ВГИК ничего интереснее работы для меня нет. Семья к этому привыкла. Моя жизнь — это моя работа. Еще во времена Госфильмофонда, встретив дома Новый год, мы с женой и маленькими детьми ночью ехали в Белые Столбы, чтобы отпраздновать еще и там с госфильмофондовцами.

Во ВГИКе я уже 18-й год. Знаю, как важно сохранить особую атмосферу. Сергей Соловьев шутил, что во ВГИК можно пять лет ходить на занятия и выйти профессионалом кино, а можно провести эти годы в его коридорах и все равно стать киношником. Так было и пятьдесят лет назад. Это во многом связано с мастерами, которые говорят со студентами не только о профессии, но и о жизни. И пока эта семейная обстановка сохраняется. Часто ругают молодежь, но ребята-то у нас в основном хорошие. Главное, быть с ними откровенным и справедливым.

— Трудно сейчас привлекать мастеров?

— Идет смена поколений. Мы — уходящая натура. Еще восемь лет назад я говорил мастерам, что надо привлекать своих учеников, тех, кто прошел вгиковскую школу и чего-то добился в кино. Кинематографистам, ссылающимся на занятость, привожу в пример Сергея Герасимова и Сергея Бондарчука. Они тоже активно снимали, но успевали преподавать. ВГИК держится на мастерах. Без имен можно в ПТУ превратиться.

Когда-то я Меньшова заманил и рад тому, что он три мастерских выучил. Александр Котт с моим сыном Антоном учился в одно время. Помню его вгиковские работы. Долго уговаривал набрать мастерскую. Он отказывался, ссылаясь на занятость. «У тебя же есть брат-близнец Володя. Будете по очереди ходить. Никто и не догадается», — в шутку говорил я. Они разные по стилю, и у них очень хорошие выпускники.

— Слышала, что вы занялись литературной деятельностью, рассказы пишете.

— Как-то два дня дома провел, сел за компьютер и начал писать. Принес свои рассказики Вадиму Абдрашитову и Юрию Арабову, зная, что они льстить не будут. Они почитали и сказали, что можно дальше продолжать. Сейчас у меня рассказов двадцать написано. Уже и книга появилась. Это хорошо отвлекает.

Главное — придумать первое предложение. А что будет дальше и чем закончится, я никогда не знаю. Это и интересно. Недавно в Сербии на сербском языке издали мои сочинения. А стишки я с детства пишу. Мне тогда Есенин нравился. Да и сейчас тоже. Рядом с поселком был лес. Осенью в туман, когда листва становилась коричневой, я там гулял, и есенинские стихи меня до слез доводили. По молодости даже подражал ему. В техникум я на электричке ездил — два часа туда и обратно. И я себя стишатами развлекал.

Теперь у меня девять внуков. Как-то третьеклассница внучка позвонила и ангельским голоском сказала: «Дедушка, нам дали задание написать про добро. Можешь мне помочь?». Написал простенький стишок, а внучка за него «пятерку» получила.

— И где ваши стихи? В столе?

— Как-то у нас Игорь Крутой репетировал. Я ему сказал, что стихи пишу. Он попросил почитать, а через неделю прислал песню. Так я стал поэтом-песенником. Потом еще что-то сочинил, отправил в наш семейный чат и уехал в командировку. Возвращаюсь — песня. Мой младший сын Андрей тогда работал в Росконцерте и попросил своих коллег написать музыку. Одна девушка-редактор тоже прислала песню на мой стишок, которая родилась при помощи искусственного интеллекта. Уже Буйнов спел мою песнь. Теперь я поэт-песенник. Не пропаду. Буду ходить по деревням с плакатиком: «Встреча с поэтом-песенником». Бабушки будут приносить мне за это десяток яиц, кусочек сала, картошку. Не причисляю себя к профессионалам, к писательской славе не стремлюсь. Мне просто интересно со стороны на человеческий организм посмотреть. Какого рожна вдруг в 70 лет что-то происходит.

— Юбилей как отметите?

— Сейчас не принято отмечать, особенно с цыганами. Некоторые заметные люди специально в этот день уезжают. Я подумал: ну что я буду шарахаться от людей. Как-то это нехорошо. Друзей много. Надо собрать тех, с кем по жизни шел. А они в большинстве своем не предатели, не подлецы. Отметим как данность. Радоваться тут особенно нечему. Хотя то, что дожил до этих лет и все органы более или менее работают, — уже радость.