О чем горевать?

Несчастная

Мы не могли жить вместе, это было ясно. И разойтись не могли. Сам он бы ни за что не ушел. Я приняла решение. Он уехал на охоту. На полтора месяца. Я чувствовала, знала: ему не хочется возвращаться. И мне не хотелось, чтобы он приезжал. Когда появился, сказала: «Есть разговор, накопилось много проблем. Сколько тебе нужно времени на сборы?» Он сказал: «Три дня». Эти три дня мы говорили. Как же мы говорили! Никогда столько и так горячо не говорили. Я даже подумала: может, не расходиться?

Что было потом, в течение полугода, — не рассказать. Я мечтала, чтобы он вернулся. Названивала ему. Надиктовывала кассеты с монологами и посылала по почте. Он ломался. Потом женился. На женщине, которую я ему предрекла. Высокий блондин, значит, должна была нравиться не я, а маленькая брюнеточка. Так и вышло. Он хорошо ушел. К разумной, зрелой женщине. Если бы связался с молодой, я бы терзалась. И за него тоже. А к пигалице не ревновала.

Успокоение пришло неожиданно. Я возвращалась домой. Была зима, темень, намело снегу. Не могла открыть ворота, чтоб заехать во двор. Разрыдалась: «Какая я несчастная! Некому обо мне позаботиться!» И вдруг вспомнила: «Можно подумать, он когда-нибудь открывал мне ворота. Всегда открывала сама: и в дождь, и в снег… Так о чем горевать?»

Болтливая

Мне надо меньше болтать. Это главная проблема. Когда брала интервью и принималась потом расшифровывать пленки, шли сплошь мои монологи. «Как вы думаете? Я думаю вот как…» И дальше сплошной мой текст.

Меркантильная

На студенческую практику нас прикрепляли к иностранцам, руководителям компартий и парт-ячеек зарубежных стран. Мы встречали их в аэропорту, везли в гостиницу, сопровождали на экскурсии и в театры, по магазинам. Обязательным пунктом пребывания в нашей стране был визит в поликлинику, к лучшим докторам, после чего направляли на лечение в санатории на юг: в Крым, на Кавказ. Это был главный козырь — поехать с ними на халяву отдохнуть. Но мне и тут не везло — доставался то сердечник, которому рекомендовали лечение в средней полосе, то египтянин, который в Ниле подцепил урологическую заразу, его спровадили на грязи. Сидя за ширмой, я переводила малопристойные подробности о его недуге, а в завершение выпало ехать не на море, а на грязи! Когда врачи объявили приговор, у меня было такое перекошенное лицо, что египтянин испугался и сказал: «Да вы не бойтесь, я выздоровею…»

Лихая

Работать сиделкой не получалось. Я и клиентов спаивала, и сама спивалась. Прихожу к мужчине. Он заморенный, злой, сидит в каталке, сразу заявляет: «Не действуют ноги». Родные оставили для него еду в холодильнике. Тьфу, а не еда. Я говорю: «Давайте пойду на рынок, куплю хорошее мясо». Он: «Вы не видите, что ли? У меня не действуют ноги, мне нельзя». Я говорю: «А выпить? По двадцать капель? Это вашим ногам не повредит». Оживился. Пожарила мясо, налила по рюмке. Принесла песенник для пионерских отрядов, и мы запели, он меня на танец пригласил. Конечно, его родные меня выгнали. А таким хорошим песням я его научила, из своего детства: «Куба, отдай наш хлеб! Куба, возьми свой сахар! Хрущева давно уж нет. Куба, иди ты …»

Мудрая

Когда была ребенком, папа говорил: «Можно всё. Только не суй пальцы в электрическую розетку». Я спрашивала: «И рисовать на обоях?» Он отвечал: «Рисуй!» Когда повзрослела, он ввел в обиход еще два запретительных правила: «Идет пьяный навстречу — посторонись. Встретила дурака — отойди в сторону. От этих никогда не знаешь чего ждать». Соблюдаю.

Обалдевшая

Куражились. Ночью. Решили напугать соседей. Взяли оленьи рога и прокрались к ним на участок. Они не спали. И через открытые окна услышали шум. И сосед в чем мать родила с фонарем на нас выскочил. Абсолютно голый! Со мной случился шок. Я впервые увидела и поняла, что значит мужчина.

Честная

Есть люди, которым не дано врать. Я из их числа. Не умею. Не получается. О чем ни совру — выходит боком. Когда училась в институте, угодила в неприятность. Мы не успевали между лекциями поесть в буфете. И придумали по очереди убегать с занятий раньше, чтоб занять очередь на всех. Другие уходили гладко, никто их не удерживал, а я и нарушать дисциплину не способна. Едва поднялась посреди лекции с места — наверно, неуклюже и вызывающе или, наоборот, робко, — преподаватель меня остановил: «Что случилось?» Я не нашла ничего лучше, чем ляпнуть: забыла в раздевалке шапку. Он посочувствовал. Велел бежать как можно скорее. К тому же я забывчива, забываю, о чем вру. Через несколько дней он меня встречает в коридоре и спрашивает: «Как ваша шапка? Не пропала?» А я ему: «Какая шапка? Никогда в жизни не носила шапку!»

Ясновидящая

Звонят: «Спустись вниз». Спускаюсь. Стоит машина с четырьмя открытыми дверями. И они, эти бандюки, скалятся: «Нужны от твоей рощицы сорок соток. Для гаражей. Будешь возражать, посадим в эту машину и увезем. И никто не найдет». А я им: «Господи, если я достойна мученической смерти за мои деревца... В пояс поклонюсь за столь высокую награду». Они переглянулись: ну что возьмешь с ненормальной? Еще раз пригрозили и уехали. Не отстали. Сперва бомжей подсылали. Дают топор и говорят: «Сруби дерево, а поленья на дрова для шашлыка продашь». И несчастные рубили. Или ночью подпилят ствол — дерево вроде стоит, а само на честном слове держится. Ветер подул — рухнуло, детишки чуть не погибли, их задавить могло. Чудом в другую сторону ствол лег. Я предупреждала: «Это ваш последний заработок. Деньги впрок не пойдут. А ты, говорю Толяну, главному среди них, и захочешь часовенку возвести и грехи замолить, а не удастся. Сердце не пустит».

Вырубили сорок восемь моих березок, поставили жестяные коробки. Я им говорю: «Молодцы, славно поработали, извели столько деревьев…» И началось то, что предрекла. Все попали в пациенты. Главного, Толяна, на операционном столе искромсали, как он эти деревья, шунтирование сделали. Недолго он протянул.

Сметливая

Мою маму в самые страшные годы пытались доносчицей сделать. Но вывернулась. Всегда есть выход. Всегда есть обходные пути.

Она работала корректоршей. Однажды пришла на службу, а в мусорной корзине возле ее письменного стола перечеркнутый крест-накрест портрет Сталина. Невероятное преступление! Но, может, ей специально пакость подстроили? Взяли в оборот: замнем дело, если согласишься доносить. Согласиться мама не могла. Отказаться — тоже: трое детей.

Пошла советоваться к умному человеку. Он сказал: «Купи толстую тетрадь и не ленись, фиксируй все».

Она предоставляла подробнейшие отчеты. Кто из сотрудников как чихнул, кто как кашлянул, у кого болен ребенок, кто кого поздравил с днем рождения, кто жаловался на простуду, кто на понос...

Комитетчикам невмоготу стало читать тягомотные стенограммы тупой дуры, от нее отвязались.

Замотанная

Он с утра убежал гулять. В час его нет, в два нет. Обед готов. В три нет. Уж не знаю, что думать. Матери на работу позвонить — боязно, всполошится. Наконец, в четыре появляется во дворе. Я кричу с балкона: «Немедленно домой!» А он: «Дай слово, что не будешь ругать…» Оказалось, в кино был. Я ему: «Неужели не мог предупредить?» А он: «Ты бы меня не отпустила». Это, конечно, верно. Не отпустила бы. Уже месяц обещаю в кино его сводить и не успеваю. Что за жизнь! Нет времени на собственного ребенка. И ведь хитрый какой: несколько раз мелочь выпрашивал, якобы поиграть с монетками. Оказалось, копил, нужную сумму собирал.

Раскаявшаяся

Хочется иногда покапризничать… Но только при родителях можешь себе это позволить.

Папа и мама были строгих правил. Каждое утро заставляли есть кашу. Я хныкала, говорила, что не люблю кашу, а папа говорил: «Зато она тебя любит, эта замечательная овсяная каша. Придется съесть».

Мама твердила: «Не вздумай рожать без мужа. Надо, чтобы у ребенка был отец». И вот мамы нет, папы нет, я одна. Кому бы помешал ребенок?

А мужики... Зачем они нужны? В молодости кажется: близкие будут с тобой всегда, а жизнь уйдет, ты ее упустишь. Нет, каждую минуточку надо проводить с близкими, потому что это они уходят, а жизнь — вот она, при тебе, только что с ней делать? И вот нет ни папы, ни мамы. В последний мой день рождения, когда папа был жив, он ко мне приехал. Поздравить. А я ждала ухажера. Глупого мужика. И папу выпроводила. Чтобы провести вечер с тем козлом. Я же не знала, что папа скоро умрет. Если бы знала… Надо было провести вечер с ним. Он меня любил, обиделся, что я его выгоняю. А тот мужик, которого я ждала, вообще не пришел. Вечер пропал впустую. Это был мне урок. Запоздалый. На следующий день поехала к папе виниться. Просить прощения. И он меня простил. Конечно, простил. Только вина все равно на мне лежит. Навсегда.