Думали, будет жить вечно: Россия простилась с Александром Ширвиндтом

А мы-то думали, он будет жить вечно. Нет, не памятник, человек с большой буквы «Ч». Как у нас говорят: до 120. Ну хотя бы… Потому что когда знаешь, что где-то рядом есть такой человек, жив-здоров (ну хотя бы относительно), все становится будто бы на свои места. Жизнь продолжается, правильная жизнь.

Знаете, не хочу и не буду его ни с кем сравнивать, но когда умер Горький, вдруг стало все можно. И когда Станиславский — тоже можно. Вот Ширвиндт из таких. Теперь его нет, и все разрешено?..

Он умел создавать в жизни смыслы. Давал надежду, оптимизм. Несмотря ни на что. Вы скажете: какой еще оптимизм, посмотри вокруг. Но когда знаешь, что он есть… Вот правда — это давало силы.

«Я научилась просто, мудро жить…» Это Ахматова. А у Ширвиндта было бы: «просто, мудро, иронично». Вот эту иронию он возвел в искусство — искусство жить. С этой иронией он, как мушкетер, фехтовал с глупостью, жадностью, жестокостью, пошлостью. Сам он был необыкновенно органичен, ирония шла ему, как хороший костюм.

Вот что такое жить по-ширвиндтовски? Это придумывать себе жизнь ради собственного разнообразия, интереса. Вот он едет в своей машине, параллельно ему мчится Горин, а Марк Захаров перелезает из одного авто в другое. Шура такой аттракцион одобрял.

А вот Андрей Миронов решил жениться на Ларисе Голубкиной вторым браком. Первой была Екатерина Градова. Ну вот, молодые уехали на дачу, уединились. Брачная ночь, не хухры-мухры. А Шура с тем же Марком Анатольевичем не могли оставить друга одного в такой интересной ситуации. Приехали к нему на дачу, Ширвиндт залез в открытое окошко и… укусил Ларису за пятку. Тогда Голубкина почему-то такую иронию не одобрила. А зря.

Друзья называли его «Железная маска». Потому что самые крутые розыгрыши он воспринимал сумрачно, даже не улыбнувшись. И в этом был весь его шик-блеск-красота. А ведь это высший пилотаж юмора, правда?

В кино он все время играл самого себя — ни больше ни меньше. Да, Ширвиндт в предлагаемых обстоятельствах. В «Вокзале для двоих» Рязанов просто назвал его Александром Анатольевичем, спешите любить и жаловать. Это были маленькие роли, но Шура есть Шура. В них он блистал, купался. И никогда не тянул одеяло на себя.

Один только раз… В «12 стульях» Захаров дал ему сыграть одноглазого шахматиста. Всего лишь. Хотя все понимали, что он прирожденный Остап Бендер. Но лучшему другу Андрею Миронову как не уступить.

Он никому никогда не завидовал. Может, потому, что был наполнен собой. И всегда был рядом, приходил на помощь, когда надо. На гастролях в Риге — кто же, как не он, когда любимому Фигаро стало совсем худо.

Они уходили, любимые его люди, он оставался. Теперь уже только вспоминал о них. После Миронова — Горин, потом Державин, потом Захаров… Аросева, Вера Васильева… Он и говорил: «Вот из записной книжки исчезли все телефоны». И оставался один. Рядом была семья, любимая жена, сын, внуки, правнуки и правнучки, но это все равно было одиночество.

Ирония помогала жить, конечно. Маска, которая стала его сутью.

А в кино лучшая роль его знаете какая? Там, где он не Александр Анатольевич, а в «Еще раз про любовь». Такой молодой, красивый, но Топтыгин, нервный, самолюбивый, рефлексирующий. Вот это да!

Позже был один из самых любимых у Эфроса и там, в его театре, играл сложнейшие роли. И главные. Именно у Эфроса он показал свой безграничный потенциал психологического артиста высшей категории.

А в Сатире… Да, Сатира — дом, и все его полюбили, начиная с Плучека, главного. Но играл он там мало. А как начинал — граф Альмавива, помните? Ушел Гафт, позвали Ширвиндта, и вот его Альмавива был лучше гафтовского. Все так говорили.

Иногда он ставил. Вот «Маленькие комедии большого дома». Ширвиндт сидит за пианино и исповедуется сыну. Вы помните, как исповедуется? Вот где смех и слезы.

А если о телевидении… Есть очень много кадров, к нашему удовольствию. Пленка и это запечатлела, оставила навсегда.

60-е, капустник, посвященный Утесову, на его 70-летие. Совсем молодые Ширвиндт и Державин ведут это безобразие. Начало. Все диалоги он придумывал сам, от начала до конца, и щедро делился с другом Державиным.

Год 82-й, двадцать лет «Кинопанорамы». Ширвиндт и Державин — главные гости, вишенка на торте. Ширвиндт — Закадр Внекадрович Неснимаемый. Это гомерически смешно. Хохочут Гафт, Глузский, Гурченко, улыбается Лановой (а все еще такие молодые!), но громче всех — Гердт, его смех слышен постоянно. Шура опять «в маске», как бы безразлично: «Летят утки. И два гуся. Интересная мысль».

А вот Ширвиндт с Державиным в «Утренней почте», ведущие. Одного взгляда Шуры достаточно, чтобы пасть со стула. Его шутки — словно импровизация. Хотя на самом деле они прекрасно подготовлены.

А вот Ширвиндт, Державин и Роксана Бабаян в той же «Утренней почте» поют о себе любимых. И какое преклонение перед Роксаной.

Вообще женщины и Ширвиндт — отдельная песня. Бенефис Людмилы Гурченко. Ну и кого она приглашает? Лиепу, Джигарханяна и его, Шуру. Да куда же без него, без друга. Да, он умел дружить и с женщинами, даже с такими женщинами. Опять на лице безмятежность, Шура танцует с Людмилой Марковной. Он так надежен, он всегда рядом. Он — мужчина в полном расцвете сил.

А это 60-летие Эльдара Рязанова, 87-й год. Ширвиндт выходит на сцену один. А где же партнер? И тут к нему чуть не подбегает импозантная женщина, и на чистом английском: «Эль-да-а-ар». А он, конечно, встречал ее в «Шереметьево-2», один. А Рязанов, Хазанов, Таривердиев покатываются со смеху от увиденного счастья. Слова и постановка Шуры.

А это совсем недавнее воспоминание. «Вечерний Ургант», Ширвиндт в гостях у Вани. Потому что премьера в Сатире, надо ее объяснить, подать. Сам Ургант — тот еще иронист, лучший среди всех нынешних. Но Шура и его перешутил, переиграл, хотя они вовсе не соревновались. Просто у Ширвиндта это получается так легко, но так глубоко при этом.

Он никогда не суетился и никогда ни перед кем не лебезил. И всегда в нем было это достоинство пополам с иронией — лучшие ингредиенты, главные. Лекарство для жизни.

Его книги расходились громадными тиражами. Его высказывания в Интернете были на вес золота, ценились необыкновенно, собирали сотни тысяч лайков. Просто он был актуален, как мало кто другой. И красив, как мало кто. Просто он был Ширвиндт. Или Шура, кому как нравится.

Жил Александр Герцевич,
Еврейский музыкант, —
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.

И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…

Что, Александр Герцевич,
На улице темно?
Брось, Александр Сердцевич, —
Чего там? Все равно!

Пускай там итальяночка,
Покуда снег хрустит,
На узеньких на саночках
За Шубертом летит:

Нам с музыкой-голубою
Не страшно умереть,
Там хоть вороньей шубою
На вешалке висеть…

Все, Александр Герцевич,
Заверчено давно.
Брось, Александр Скерцевич.
Чего там! Все равно!

Осип Мандельштам