Филолог Иван Есаулов рассказал о главных мифах, связанных с Иваном Тургеневым

Из «Отцов и детей» школьники запоминают только смерть Базарова, причем из нее вырос опять-таки мемный образ русской литературы, где писатели обязательно убивают персонажей, которых ты успел полюбить. Еще более удручающая картина складывается, если посмотреть, как толковали Тургенева в СССР: выясняется, что в цикле очерков, где герой блуждает по полям и лесам с ружьем, то и дело общаясь с крестьянами и крестьянскими детьми, литератор «борется с ненавистным ему крепостничеством». Почему за два с лишним столетия мы так и не научились адекватно воспринимать и понимать тургеневские тексты? С этим вопросом корреспондент обратился к доктору наук, профессору Литинститута Ивану Есаулову, одному из самых крупных ныне живущих исследователей писателя. Собеседник издания рассказал о мифах, идущих под руку с Тургеневым всё это время, и оказавшимися в той же мере живучими, в какой стали бессмертными произведения классика.

- Иван Андреевич, насколько литературное наследие Ивана Тургенева было искажено «линзой» советского литературоведения? И остаются ли его произведения понятными нынешнему поколению читателей?

- Романы Тургенева, в отличие от крупной прозы Достоевского или Толстого, в гораздо большей степени являются достоянием того, что называется историей литературы. Они крепче связаны с «малым временем» жизни их автора и общественных баталий тех лет. Каждый его роман является, говоря словами Ленина, «чрезвычайно своевременной книгой», но именно для тогдашнего русского образованного общества. Для тургеневской прозы затруднен прорыв в «большое время» и, в частности, в нашу с вами современность.

К тому же все произведения Ивана Сергеевича созданы по схожему алгоритму: героем овладевает некая прогрессивная, однако утопическая идея, в итоге же герой сталкивается с русской жизнью — и терпит поражение. Во всех романах Тургенева обнаруживается нисходящее движение - от весны к осени, от надежды к разочарованию, и зачастую от жизни к смерти. Поэтому более интересны, на мой взгляд, произведения другого жанра — цикл «Записки охотника» (из раннего творчества), из позднего — любимая повесть самого Тургенева «Первая любовь». Именно там нужно видеть то, что не хотело видеть не только советское литературоведение, но и дореволюционная радикальная журналистика.

- Откуда истоки «слепоты» первых и вторых?

- Они были заложниками собственной мифологии, которую я называю «революционно-демократической». По догмам этой мифологии Тургенева «проходят» в наших школах до сих пор. В течение всех десятилетий существования СССР они оставались неизменными: Тургенев очень хороший писатель, потому что вел борьбу с реакционными славянофилами и почвенниками. И в этой борьбе он — либерал-западник — показал себя прогрессивным деятелем. Но поскольку он хоть и западник, хоть и либерал, но все-таки русский барин, он не желал радикального переустройства (читай – разрушения) исторической России. В советской иерархии он занимает промежуточную позицию – между совсем уж «безнадежными» реакционерами и более радикальными, нежели он, революционными демократами вроде Чернышевского и Добролюбова. Такое ему определили место.

В таком истолковании обнаруживаются курьезные вещи. Мы открываем академическое издание, вышедшее в свет при Брежневе – «История русской литературы» в четырех томах. Казалось бы – то время уже на излете. Открываем главу о Тургеневе за авторством Лидии Михайловны Лотман. И видим в сущности те же штампы, что были в первой советской Литературной энциклопедии начала 30-х годов. Например, что такое «Записки охотника»? Это протест против крепостного права… И настолько это примелькалось, что мы не замечаем никакого противоречия. Но вот первый рассказ цикла - «Хорь и Калиныч», там ведь поэтический образ русского мира, единого, но многоцветного, а вовсе не «галерея крепостных» глазами барина с ружьем. Так, говорится о том, что Хорь похож на Сократа, что он чувствует свое достоинство. Он не желает выписываться из крепостных, ему так удобнее – не нужно налогов платить, хотя он богат! «Толкователи» наши не знают, что некоторые крепостные крестьяне были богаче барина.

- Плюс Тургенев был желанным для советской картины мира «безбожником».

- Да, для них он еще хорош тем, что он, в отличие от «мракобесов-религиозников», человек неверующий. Но Иван Сергеевич отсутствие веры в себе воспринимал как личное несчастье, а не как доблесть. А в текстах он показывает, наоборот, людей верующих, как, например, Лукерья из рассказа «Живые мощи». В целом же это богатый, сложный, многообразный и, главное, живой русский мир с его христианскими ориентирами, смирением, грехами, буйством, своеволием и поэзией. Говоря словами Гоголя, что показывается и здесь, и в «Первой любви»? Не протест против крепостничества, а «наша русская Россия».

Я считаю, что искусственный фокус внимания на антиподах того времени – Тургенев и Достоевский, «Беседа любителей русского слова» (объединение авторов консервативных взглядов. - И.В.) и «Арзамас» (общество сторонников карамзинского направления в литературе) – должны быть наконец-то поняты как разные грани русского мира. Они вели продуктивные споры, не ненавидели свою страну и желали ее уничтожения, но любили Россию разной любовью. И если Достоевский верил, а другой не верил – суть не меняется.

- С одной стороны, в нашем правоприменении есть понятие о защите детей «от информации, причиняющей вред их здоровью и развитию», и ряд охранительных мер для тем с градацией 18 с плюсом. Упор в воспитании делается на пропаганду традиционных семейных ценностей. А с другой - ученики открывают классику, где Лиза у Карамзина топится в пруду. Героиня «Легкого дыхания» становится женщиной в гимназические годы (понятно, что автор осуждает), а в повести Тургенева 16-летний юноша оказывается влюбленным в девушку на пять лет его старше.

- Полагаю, мы не должны становиться фарисеями, этакими законниками, стремящимися быть святее папы римского и русской литературы, которая не боится отражать жизнь многоразличную и многоцветную. Как раз ее не выдерживают главные герои Тургенева – и он показывает, как именно не выдерживают.

Но за ханжеские представления двумя руками держатся наши пугливые методисты и деятели с утопическими представлениями о воспитании, кажущимися дикими в эпоху Интернета и свободного доступа к любой информации.

В этом плане русская литература должна быть полностью амнистирована. Она должна стать мостом к реальной сложной жизни, а не мы должны что-то из нее вымарывать, как это делается на Западе.

Потому что если начать цензурировать что-то из классики, это будет означать, что в XIX или XVIII веке люди были свободнее, чем в XXI-м. Вдумайтесь в этот парадокс!

И, главное, призывая к цензурному вмешательству в литературу, мы только увеличим пропасть между образованием и реальностью за окнами школы. Вместо благого воспитания мы поместим детей в инкубатор.

- Кажется, никто из юных читателей так и не понял, почему погиб Базаров, что его убила житейская оплошность, а не тайные силы, действующие в пространстве художественного текста.

- Базарова убило столкновение утопических представлений о должном и любви, так его напугавшей. Что делать с чувством, которое он испытывал, Евгений Базаров не знал – и это была не только его проблема, но ряда тургеневских персонажей: они не заражались ничем во время медицинской операции, но сталкивались с «тургеневскими девушками» и благополучно терпели поражение.

По большому счету, и сам Тургенев не выдержал этого испытания. «Первая любовь» как раз об этом – она автобиографична. И если мы признаем и будем об этом говорить – что любовь это сложное испытание, мы найдем отклик у молодых людей, потому что это им близко. А «либерал-западник», в малопонятное для них время в спорах с кем-то что-то отстаивающий, – это нечто им совершенно чуждое и лишнее.